Медицинская сестра принесла табличку «Пить не давать», и я прикрепил ее шприцем к оконной шторе. И завертелась больничная жизнь: полоскания, замена полотенец и капельниц, кормление через катетер и шприц Жанэ, замер температуры. Десять дней надежда теплилась, и я энергично поднимал темп жизни, заполняя суетой пустоту вокруг себя и Наташи. Она напрягала последние силы, чтобы выполнить советы врача, она гналась за жизнью, словно за бажовским оленем «Серебряное копытце», выбивающим из земли монеты, как дни. Но боли все чаще и чаще донимали ее, и она, уступая им, шептала мне:
-Сашенька, попроси у сестры обезболивающий укол. – Она боялась этих просьб, она понимала, что они уступка пожирающей силы болезни, дань ненасытному Молоху.
И постоянное:
-Пить, пить, пить. – В первые дни они походили на робкие просьбы, потом – нетерпение, в конце – приказы.
Вскоре исчезла табличка со шторы, уменьшилось количество шлангов, усилились боли и требования.
-Я чего-то испугалась во сне, - сказала она в один из дней, внезапно пробудившись от забытья.
-Чего? – я участливо наклонился к ней, меняя влажную тряпочку на ее пылающем лбу.
-Будто я куда-то поехала. Я сидела на кресле, а рядом кто-то стоял. Я пыталась поглядеть на него, но что-то мешало поднять мне голову, а стоящий все ниже и ниже наклонялся надо мной, заслоняя свет, закрывая приток свежего воздуха. Я вздрогнула и проснулась.
Мне страшно было спросить: куда она собралась поехать?
-Саша, наверное, это была смерть. Теперь я поняла. Саша, я умираю?
Я пробормотал что-то утешительное. Она не слушала, а только смотрела на меня в упор. Сначала прямо в глаза, словно пыталась найти ответ, потом ее взгляд поочередно останавливался на моем носе, губах, щеках, видимо, она хотела запомнить мой облик, чтобы взять с собой в то неведомое, куда предстояло ей уехать.
-Саша, в моем теле не осталось ни единой моей кровиночки. Я это чувствую. Я чужая сама себе, - пожаловалась она в другой раз.
Упасть бы ей на грудь и разрыдаться, но нельзя. Я должен воплощать надежду, которая ей была уже не интересна. Она жила своей обособленной жизнью, называемой смертельной болезнью. Бог изначально делит жизнь на детство, юность, работу, отдых, любовь, старость, болезни. Легкие, тяжелые, смертельные. Я преклонялся перед ее мужеством: Наташа не плакала, не вспоминала ни детство, ни прожитые со мной годы. Ничего! Казалось, логика поведения у нее была одна: сейчас жива, а там …