Ярко-желтым пятном вдруг потянутся цветущие горчичные поля, или зеленые посевы пшеницы, или подсолнечника, и сердце вздрогнет радостью: жива и трудится Россия. В Казахстане горчичные поля нам не встречались.
И снова одно и то же – блекло-синее небо, степь, и почти безлюдная дорога. Я жму и жму на акселератор, и от этой непонятной гонки в груди нарастает беспокойство.
В Яицком городке (Уральск) я хотел сходить в музей Пугачева, но Наташа просит:
-Поехали домой быстрее, я устала.
***
Открыв, как обычно, дверь, мы чуть не потеряли сознание: все, что можно, было перевернуто вверх дном. Книги вперемежку с настенными картинами, платьями, пиджаками, рубахами, блузками, постельным бельем, посудой из серванта валялись на полу и создавали тот страшный вид безудержного и, в тоже время, обдуманного разбоя, от которого тут же опустились бессильно руки и согнулись в коленях ноги. В центре кухни на куче дерьма лежал тетрадный листок с надписью: «Русские убирайтесь вон!!!» От настоявшегося запаха испражнений мутило. Наташа бросилась в туалет, но и там был погром: из встроенного в стену шкафа были выброшены рубанки, ножовки, стамески, молотки, которые, падая, разбили унитаз.
-Саша, Саша, - позвала она обессиленным голосом, от которого у меня зашевелились волосы на голове.
Она стояла на коленях перед разбитым унитазом, и плечи ее ходили ходуном в безудержной рвоте. Я стоял у нее за спиной в такой беспомощности, словно меня, утопающего, только что вытащили за волосы из воды и бросили обессиленного на берег.
-Убери, убери, - выдавливала она слова между позывами рвоты, - там, из кухни.
Я выбежал на двор со зловонным свертком, и мне показалось, что весь двор знает о нашем несчастье.
Когда я вернулся, она стояла в ванной, где разбой меньше всего был заметен, спокойная от душившей ее ненависти.
-Я ухожу к Вере. Здесь моей ноги больше не будет. Срочно продавай квартиру и ищи место в России.