-Вряд ли жена согласится, я знаю ее характер. Она думает, что чем меньше знаешь о состоянии своего здоровья, тем спокойнее живешь.
-Попробую уговорить вашу жену.
Вечером Наташа, фыркая от неудовольствия, пожаловалась мне, что ее заставляют сдавать дополнительные анализы.
-Хорошо, что я им разрешила еще раз расковырять мой палец, так им этого показалось мало, и они хотят везти меня, как больную, по пыли за 80 километров.
-Натка, милка, давай съездим на своей машине. Сэкономим время. Дома опять закружишься и не успеешь обследоваться, или вообще забудешь.
-Ты представляешь, какие «специалисты» в этой дыре Палласовке, которая чуть побольше Эльтона? Что они мне скажут? А потом ведь еще лечиться надо. В конце концов мне стало лучше, спина не болит, отстаньте от меня.
Три недели назад, получив путевку, Наташа не захотела добираться до Эльтона на поезде, ей не нравились старые, немытые вагоны казахского формирования с проводниками, вымучивающими улыбки, от которых глаза сужались до черных щелей, напоминающих след от топора, воткнутого в желтый, свежеспиленный пень. И мы поехали на своем «Жигуленке».
В санатории Наташе стало гораздо лучше, и хотя любила она удобства, которых здесь не оказалось, уезжала она довольная и радостная от удачного лечения, от забытой, казалось, навсегда боли.
Седая докторша, провожая нас, была печальна:
-Вы, хорошие люди, с вами приятно общаться. Желаю вам здоровья. Наташа, как приедете, сразу же сходите в поликлинику и сделайте УЗИ. Прощайте.
Мы отдарились, как могли и что имели, и поехали.
Бурая, унылая равнина окружала нас. В полупустыне весной все меняется быстро: только что цвели тюльпаны и вдруг пропали. И долго потом гуляет ветер, раздувая пыль, и утихая лишь перед лиловым закатом. Здесь редко встретишь даже ковыль, который в донских степях часто машет седой бородой по склонам пологих холмов. Низкорослая полынь, типчак, да овсец тянутся на сотни километров плоской, как доска, равнины. По краям дороги сидят на задних лапках суслики, которые перед появлением машины непременно перебегают на другую сторону, но я не помню, чтобы хотя бы один из них был задавлен. Какой инстинкт заставлял их бросаться под колеса автомобиля? То ли пустая любимая нора на другом краю дороги, то ли оставленное в ней потомство, то ли рев двигателя сводил их с ума? Неизвестно. И об этом видимо знал коршун, постоянно круживший над нами, он вдруг то останавливался в воздухе, зорко высматривая добычу, то резко бросался вниз, чтобы схватить запыхавшегося суслика после вынужденного забега через дорогу. А вот птицы, греющиеся в сумерках на горячем асфальте, были менее ловки, чем суслики, и я дважды сбил несчастных пернатых.