И по какой-то дьявольской прихоти, начиная с полутора исполнившихся сыну лет, перед каждым Новым годом, у Темы вдруг поднималась высокая температура, и Лариса с сыном оказывались в инфекционной больнице. Почему? Отчего? Ставился фантастический диагноз, и через две недели мучений, бессонных ночей, сомнений они возвращались домой. И так случалось три года подряд.
От четвертого случая Бог избавил, но столь жестоким образом, что не понять, не предвидеть, не…
В разгар навязанной сверху перестройки, в год знаменитой тогда партийной конференции, его Ларису, главного инженера проекта, послали в Литву, где что-то не заладилось в спроектированном их отделом цехе нефтепереработки. Из Вильнюса, куда она прилетела самолетом, ее в Мяжейкяй повезли на «Волге». На скользкой от дождя дороге машину занесло…
Жена умирала уже в родном городе медленно, тяжело…
Краев всегда старался проводить Тему в садик сам. В модном, с погончиками, детском плащике цвета хаки, сваливавшим с покатых, худеньких плечиков, сын напоминал слабого цыпленка, отдавать которого в чужие руки казалось преступлением. Краев наклонялся к поникшей от незаданных вопросов голове, целовал в щеку, говорил что-то ободряющее, слегка подталкивал в спину.
-Ну, иди теперь сам, - и непрошеные слезы застилали глаза, с болью смотревшие, как сын послушно и безвольно шел к дверям детского садика.
«Вернись», - хотелось крикнуть и схватить его, прижать, обнять.
Краев отворачивался и бросался вперед, не разбирая дороги. «Боже, что же делать то?» - в очередной раз резала по живому боль, не отпускавшая его с начала тех страшных дней…
Ужасным было ощущение себя тоненькой щепочкой, беспомощно мотающейся в горном потоке безжалостной жизни. Именно такой представлялась она Краеву. Бросает тебя влево, вправо, топит, крутит в водоворотах, и ждешь, несчастный, ждешь - не дождется, когда выбросит тебя на берег самая жестокая и крутая волна. Именно эта, безжалостная на первый взгляд, волна и окажется самой доброй и нужной.
Безликие дни плыли серыми тучами по осеннему, хмурому беспросветному небу.
Но, видимо, он плохо разбирался в детской психологии: маленький Тёма ни разу за полтора года не спросил о маме. Видимо хватало ему тех минут ласки и участия, что он дарил сыну. И всё же недоумение нет-нет, но посещало его в попытках найти причину. Может быть, бесчувственность генетически передалась сыну от суровой тещи-бабушки? Его не обманывала тещина общительность и внешняя участливость: уж он-то знал, что под ними цветет редкостное равнодушие и душевная черствость. Краев помнил ее безжалостные слова, когда он при ней получил известие о внезапной смерти своей мамы.