Организация похорон стала последней и жирной точкой в отношениях Оксаны с мужем. Он и прежде мало понимал, а, может быть, не хотел осознавать ту высокую степень ее любви к отцу. Может оттого, что чувствовал отцову отчужденную холодность и принужденную вежливость. Загружать размышлениями свое ленивое сердце он не привык. До этого все решения по серьезным вопросам принимала Оксана, Виктор был лишь исполнителем. В эти трудные дни он растерялся, словно первоклассник, опоздавший на урок в начале сентября: стучать в дверь или подождать окончания занятий. Он даже не попытался понять, что за небольшую мзду можно получить место для могилы рядом с входом. Или пожалел денег. В те дни Оксане было не до того. Но когда на следующий день пришлось прошагать усталыми, безвольными ногами километр до могилы, она пришла в ярость. Ту, наверное, ярость, что охватывала отца при виде кричащей богохульства жены. На этот раз она не сдержалась. Нет, она по обычной своей привычке не кричала, не посыпала его голову пеплом. Она лишь спросила тихим голосом:
-У тебя есть мозги, или нет? – И надолго замолчала, не слушая оправдательный лепет.
На этом неприятности не закончились. Надгробный памятник, небогатый (где взять деньжищи на габбро и лабрадорит?), из мраморной крошки, Виктор без совета с ней покрасил электротехническим лаком, отчего тот потемнел и приобрел неопрятный грязно-серый цвет. Осенний ветер плакал вместе с ней, сдиравшей в кровь кожу на суставах пальцев, кропотливо снимающих ножом этот злосчастный сразу же потемневший лак. Три коротких осенних дня Оксана ходила на безлюдное кладбище, как на работу. Среди свежих могил в этом пустынном, забытым Богом и людьми, углу час за часом скоблила она быстро тупеющими ножами шершавую, словно наждак, бескрайнюю поверхность. Важность поставленной задачи и злость до остатка заполонили душу и сердце. Страх? Он был неведом ей в эти дни. Ничто не пугало ее: ни кресты, ни свежие холмики могил, ни шумящий за спиной под порывами ветра лес, ни жуткие тени от мрачных облаков, суматошно бегущих с севера. Она лишь разговаривала с покойным отцом.
-Ты, папочка, не сомневайся, я сделаю все, как надо. Вот увидишь, я сделаю так, как ты меня учил. Ты не думай, что я, слабая девчонка, и это мне не по силам. Не думай, прошу тебя. Сейчас, сейчас. Видишь? Уже одну сторону я очистила. Потерпи.
И так три дня, пролетевших, как единый миг. Как жизнь отца, как сон, усталый, бесформенный, с неспокойными сновидениями. Три дня в однообразных, казалось бы, бессмысленных бормотаниях, имеющих только для нее неоценимое значение. Тогда-то и родилось из этих отчаянных, само собой придуманных молитв убеждение в том, что такую жизнь без любви надо бросать. Если раньше ее поддерживало взаимное и светлое чувство к отцу, то, лишившись его реального наполнения, она впала в отчаяние. Но медленно и уверенно, как тоненький росточек, проклюнуло твердое убеждение, день ото дня растущее: жить без любви нельзя. Не для нее такое пустое, безликое убивание дорогого времени.