Накануне, поздно вечером, Светлов в сопровождении двух солдат внутренней службы срочно выехал в Кайшядорис, небольшой городок в четырех десятках километрах восточнее Каунаса, где была задержана диверсионная группа, готовившая взрыв железнодорожной полотна, ведущего на восток, к Вильнюсу.
Единственный уцелевший диверсант, развязно задрав рыжую голову, молчал. Он не отвечал ни на один вопрос, даже под угрозой расстрела, так как вздрогнул, услышав слово «кончать». Значит, по-русски понимает. Два других подельника свое уже отговорили, тихо полеживая рядом с будкой обходчика с накинутыми на головы мешковиной. Убитого в короткой и яростной стычке милиционера железнодорожники увезли на дрезине.
Разглядывая широкоскулое, крепкое в челюстях, породистое (так определил Светлов), не потерявшее при аресте уверенности лицо с римским хрящеватым носом, хищно вырезанными ноздрями и злыми глазами, он терялся в догадках. Такие упорные экземпляры ему ещё не попадались. Синеватого цвета рубашка с черной жилеткой и короткие, полосатые штаны явно претендовали на народный литовский костюм, будто его владелец с парабеллумом торопился на летний праздник песни. И тут, будто Светлова кто-то дернул за язык, он спросил имя главаря по-немецки. Тот помолчал, собираясь с мыслями, и словно приняв вызов, ответил на своем родном языке.
За те полгода, что Светлов был прикомандирован Москвой в Литве, он исколесил её вдоль и поперек. Работал со старой русской агентурой по выявлению активистов «пятой колонны», «брал» и таких вот «песняров» с военной выправкой. Да и сам вербовал агентов среди отъезжающих на жительство в зону влияния немцев или в саму Германию. Согласно пакту Молотова - Риббентропа такие перемещения допускались.
Диверсант заговорил, и его самоуверенные, резкие, бичом бьющие немецкие слова, за которыми стояла, по его мнению, вся мощь Германии, обдали Светлова кипятком. «Вот тебе бабушка и Юрьев день, - чуть не закричал он от потрясшего душу прозрения. - Немцы нагло отрезают отход наших войск, а мы чухаемся, боясь провокаций. Значит, война! И не сегодня, так завтра».
И застучала кровь в висках, и заломило в затылке, надо быстрее эвакуировать жену с детьми: восьмилетнюю Инну и 4-х летнего Толика. Зачем, ну зачем он торопил их с выездом из Москвы? Писал трогательные письма, звал, тосковал. Ведь знал, хорошо знал, что война будет. Ведь не ему же, оперативнику НКВД, вбивать в голову миф о несостоятельности слухов о грядущей войне СССР и Германии, подобный тому, что распространило неделю назад ТАСС в газете «Правда»!
Томка, вот молодец, будто чувствовала недоброе, тянула время, не выезжала к нему. Только в апреле, когда его начальника Вадима Журавлева вызвали в Москву, Светлов уговорил его заехать к нему, пожить у него, не путаться с гостиницей и забрать на обратном пути Томку с детьми. Светлов нахваливал свою недавно полученную отдельную, трехкомнатную квартиру на Преображенской площади в новом, огромном доме на первом этаже, с ванной и отдельным туалетом. «Одно неудобство – остановка троллейбуса под окнами. Шумят они», - говорил, гордясь, Светлов и щурил неулыбчивые, карие, цыганские глаза. И уговорил, и Журавлев согласился, и взял записку, четвертушку листа, срочно вырванного из амбарной книги и усыпанного черными тараканами торопливых светловских букв.
Комментарии