Офицеры отходили в лес и стрелялись. Немцы, услышав стрельбу стали бросать мины, точно ложившиеся возле командарма. Осколки разрывали солнечные стволы сосен, а из них вытекали золотые, духовитые, похожие на янтарь, слезы дерева. Смоляной запах перебивал вонь тротила, гари, пота. Природе плакала при виде подобного смертоубийства. Никто не услышал одиночного выстрела из пистолета, после которого голова Ефремова дернулась и отвалилась на бок.
Светлов лишь удивлялся своей сказочной везучести. Он постоянно был в бою, строчил из автомата, прижимая его опущенными руками к правому боку, как это делали немцы, отдавал какие-то приказания, ломился на пулеметы, от пуль которых, казалось, невозможно уйти, но оставался жив. У него мелькнула мысль, что судьба хранит его для какого-то испытания. Каким оно должно быть, он не мог предвидеть.
Патроны кончились. Отбросив ненужный автомат и скинув валенки, он ящерицей пополз под низко опущенными ветвями молодых сосенок. Заполз в какой-то овин на окраине деревни и затих обессиленный в горячечном, тяжелом сне, как человек, сделавший то последнее и важнейшее дело, на выполнение которого иные отводят всю свою жизнь.
Проснулся от гортанных звуков немецкой речи. Заглянул в щель между толстыми, из горбыля, досками. Невдалеке стоял эсесовский офицер с тремя автоматчиками. Они прочесывали лес, добивая раненых и безоружных красноармейцев, рассеянных по лесу вокруг деревни.
Была ли виной тому дифракция солнечных лучей вокруг узкой щели или в заслезившихся глазах Светлова образовался новый оптический фокус, но лицо немца с неестественным увеличением вдруг приблизилось к нему так, словно он посмотрел в бинокль. Этому самоуверенному, холеному немцу память тут же отыскала место. Июньский диверсант.
«Ну что ж, - подумал выспавшийся, отдохнувший Светлов, - вот оно испытание. Его надо выдержать». Он снял гимнастерку, потом нательную рубаху, содрогнувшись от прикосновения к чирьям, и снова натянул гимнастерку. Пропотевшая рубаха легко разорвалась вдоль одного из боковых швов. Отцепил от пояса лимонку, взял её в левую руку, а правой примерился к кольцу чеки, потом правой рукой накрыл белой рубахой левую руку с гранатой. В эту минуту он ни о ком не думал. Ни о матери, ни о жене, ни о детях. И ни о чем, только о деле. Всё уже передумано.
Комментарии