-Нельзя, нельзя, война, - шептала она, с трудом переводя дух между поцелуями, а сама прижималась к нему, закрывая в истоме влажные глаза.
В закутке, отведенном специально для них в почтовом вагоне, было тихо и темно. Сердцу же, расцветающему ярким, благоуханным цветком в минуты страстной близости, было все равно, что творится за стенами несущегося в ночи поезда…
И всё же паровозы, несмотря на частые остановки, оказались проворнее немецких танков. Они ушли от погони. Начальник эшелона верно просчитал ситуацию, решив, что в Минске их никто не ждет. Чтобы не застрять в хаосе боев за столицу Белоруссию, он в Молодечно повернул на Полоцк. Ближе к Смоленску все немного отдышались.
Москва встретила их настороженно, как незаслуженно убежавших от смерти в тяжелые для родины дни. Они, пережившие бомбежки, обстрелы, видевшие смерть и кровь вблизи, сразу поняли, что рассказывать в тыловой, пока еще сытой и спокойной Москве обо всем, что они пережили, не следует. Сочтут паникерами, врагами, сеющими смуту. Как известно: пеший конному не товарищ.
На Лубянке сухо отметили заслугу Светлова в спасении важных архивных данных, но и только. Начальство не торопилось использовать его опыт агентурной работы. В их глазах открыто читался вопрос: «Как это ты, голубчик, сумел выскользнуть?», и замерзало глыбой льда заинтересованное недоверие.
Его прикомандировали к Дзержинскому райотделу НКВД. Светлов проверял личный состав формирующегося московского ополчения, оставаясь при этом сотрудником НКВД Литовской ССР, теперь уже не существующей. Новая работа угнетала, казалась игрушечной забавой, в ней он тоже усматривал примету недоверия, дающую начальству, в случае его ошибки, право сказать нечто такое: «Ну, что с него взять, ведь он сотрудник республики, занятой врагом».
Конечно, в ряды ополчения мог затесаться враг, чтобы при удобном случае переметнуться к немцу и выдать секретные данные. Светлов внимательно прочитывал сотни дел, вглядывался в позитивы нечетких фотографий, иногда приглашал на беседу того или иного ополченца. И писал рапорты начальству с просьбой направить его в действующую армию.
В октябре и Москва стала прифронтовым городом. Светлов, усвоив литовский опыт, при первой же представившейся возможности отправил Тамару с детьми на её малую родину, в город Горький, где жила теща. Обеспечив им более или менее безопасное жильё, Светлов внутренне успокоился. Его крестьянская душа, вся натура, взращенная в большой многодетной семье в условиях почти натурального хозяйства, высшей ценностью признавала человеческую жизнь и рабочие руки. Конечно, не только крестьяне ставят их во главу угла, но мировоззрение, носившее вполне определенный прикладной характер, вызревало в постоянном «общении» с тяжелым, физическим трудом, уважение к которому было залогом его успешности. Будут сильные, трудолюбивые дети – продолжится род, дело, возвысится хозяйство.
Комментарии