Московская улица упиралась в ледяную Оку, на панцирь которой дополнительно каждую зиму намораживался санный путь. Сейчас он был почти пуст. Пронесутся изредка крестьянские розвальни и тишина. Город будто вымер: печных дымков в нагорной стороне раз, два и обчелся. Маша замерла в восхищении, забыв о своих столичных невзгодах. Несказанная красота открывалась перед её взором, каждый раз волнующая по-новому, открывающая что-то ранее не замеченное, чудесное. Куполов-то, куполов.
Солнце, заходившее за горизонт позади Маши, ясный, чистый, весенний воздух позволял увидеть мельчайшие подробности на противоположном береге реки. Вот, напротив, перед родной Гребешковской горой, Благовещенский монастырь, над ним Одигитриевская церковь и шестиугольный контур разобранной Муравьевской башни в мавританском стиле. Левее монастыря с его соборным Алексеевским храмом натужно тянется в гору Похвалинский съезд, а чуть ниже его, и левее, Рождественская улица с множеством церквей и часовен. И над всем этим великолепием, прилепившимся к великой реке, нависает с дальней отсюда горы могучий, старый Кремль, башни которого прекрасно различимы. Часовая, Северная, Коромыслова. За ними еще блестят несчетного числа купола. Всякий замирает при виде этой рукотворно-ландшафтной красоты и долго смотрит, будто вбирает в память весь этот неделимый, прекрасный образ.
Левее, на этой же стороне Оки, вдали, на стрелке, горит куполами собор Александра Невского. За ним великая Волга, и неясно: что во что вливается. Волга ли в Оку, Ока ли в Волгу, так могучи и одинаковы обе реки. Маше всегда хотелось, чтобы Волга впадала в Оку. Опять же «окать» нижегородцы стали, наверное, вспоминая Оку. Девчонка ещё она, Маша, коль занимают её голову такие беспечные мысли в столь суровое лихолетье.
Она спускается ко льду и с опаской вступает на него. Её не успокаивают увиденные розвальни, пронесшиеся через реку. У каждого своя судьба: вдруг ей уготовано Богом провалиться под лед. Так, шаг за шагом с опаской и оглядкой, Маша перешла замерзшую реку, вскрыться которой суждено лишь через месяц. «Почему же мостов-то нет в её родном городе? – спрашивала она себя, осторожно переходя реку. - Вон в Петрограде сколько их – не сосчитать. Пора бы и здесь построить».
Перекрестилась на купола монастыря, обогнула его слева, и подошла к ветхой, деревянной, впрочем, аккуратно очищенной монахами от наледи и снега лестнице, ведущей к родному Гребешку. Поднялась, запыхалась, села на скамеечку, перевела дух, огляделась. Смотреть с горы было ещё приятнее: сам человек, угнездившийся на высоте, как бы приподнимался над мирской суетой. Шире обзор, ближе дали, мельче проблемы, как предметы внизу. Её собственное горе, случившееся от грязного, нелепого случая, воспринималось уже не так болезненно, как сутки или час назад.
«Милая сторонушка, вылечишь ли ты меня?» - с опаской подумала Маша и зашагала по крутому откосу к родному дому. Она еще не решила окончательно: говорить ли о случившемся с нею несчастье.