Конечно, Марье Григорьевне, женщине небольшого роста и довольно-таки деревенской, хотя и смазливой наружности, было далеко до величавой красавицы Екатерины Францевны. И потому она пылала к ней, даже покойной, лютой ревностью, тревожа усталого и больного неизлечимой болезнью Андреича своими докуками.
Андреич весьма скоро пожалел о своем необдуманном выборе, кардинально расходившемся с советами покойной жены, и, чтобы наполнить дом детскими, веселыми голосами, стал приглашать в гости соседскую девочку Люсю. Пухленькая и живая она дневала и ночевала в доме у Поляковых, нежась на кружевных простынях с вензелем «К».
Приемная дочь Маша, как попала с первого по возвращению из Петрограда раза в продуктовую колею, так и пошла по ней, меняя лишь названия места работы. То счетовод в Губпродкоме, то бухгалтер в «Губсоюзе», то в «Райсоюзе», а то и в «Крайсоюзе», а потом в Облпотребсоюзе. Она постепенно повышалась в должностях, но так и не стала главным бухгалтером по причине дворянского воспитания. Чтобы сосчитать в Н. девушек, окончивших столичные Бестужевские курсы, хватило бы пальцев одной руки. Главным качеством, которого в ней не усматривали руководители, была лояльность советской власти, а не качество образования и ум. Ну и что сирота, и внебрачная дочь. В дворянские институты простых не берут, - так считали кадровики тех учреждений, где работала уже взрослая Маша.
Она не думала обзаводиться семьёй, чем немало огорчала детолюбивого Андреича. «Всё бы по санаториям и домам отдыха прыгать. И откуда эта страсть к прыжкам? Работала бы лучше в огороде и саду», - ворчал он, узнавая об очередном летнем отъезде приемной дочери.
Маша в душе считала себя аристократкой, достойной всяческого уважения со стороны простых родственников и соседей. «Ну как же, - думала она, - я играю на пианино Offenbacher Hoflieferant, даю уроки музыки детям знатных нижегородцев, а меня хотят заставить ковыряться в земле».
Жесткая и волевая Мария Григорьевна быстро раскусила настрой падчерицы и взяла её в жесткие финансовые руки, «ежовые рукавицы», как тогда говорили, имея ввиду тогдашнего наркома внутренних дел Николая Ежова, ставшего символом жестокости. Она заставила Машу отдавать всю до копейки зарплату в общий котел, выдавая из него лишь необходимую сумму на проезд и обед. Маша исхитрялась (плох тот бухгалтер, что не может обмануть) и припрятывала премии и прочие добавочные выплаты, а приобретенные путевки в крымские санатории объясняла, как награду за ударный труд.
Марья Григорьевна, с девичества познавшая прелести послушной близости к богатым и влиятельным Каменским, а, повзрослев, - сытую жизнь на пароходах, тоже не хотела пачкать руки о мать сыру землю в огороде. Она все свободное время после готовки обедов и ужинов, которые она накрывала мастерски, отдавала раскладыванию пасьянсов и чтению журналов «Нива», подаренных богатыми хозяевами перед бегством за границу.