В начале июля 1930 года состоялся долгожданный суд. Прокурор сдержал слово: иск был подан от городской прокуратуры.
Екатерина Францевна решила поберечь себя от судебных волнений и осталась в новом доме одна. За неделю до суда от переживаний на прекрасном лице её и на шеи выступили два чирья. Красная болезненная припухлость, из которой вызревал гнойник, портила лицо, и Екатерина Францевна не хотела на людях выглядеть столь безобразной. Чирьи она считала уделом простого народа, не всегда чистоплотного из-за бедности. И вот такая напасть на неё. Более ужасным, чем это наказание (так она считала), быть для неё не могло.
«Ах, ты, мерзкое стекло, это врешь ты мне назло», - шептала она, оставшись наедине, слова из сказки Пушкина, время от времени, подходя к огромному напольному зеркалу, стоявшему в гостиной комнате. Ожидание затягивалось, а походы к зеркалу учащались.
-Ох, тенскнота! – восклицала она по-польски, - ох, тошно мне, - переходила тут же на русский, ставший более привычным, и хваталась за лицо, сжимая его руками. С расстройства и раздражения она, то ли нечаянно, то ли нарочно, ковырнула чирей на лице острым ногтем.
Вскоре после этого пришел радостный Иван Андреевич. Ненавистный «Капстрой» был побежден, а переезд отложен на неопределенное время.
-Нех бендзи похвалены Езус Христус! – на родном языке воскликнула, обрадовавшись, Екатерина Францевна. И впервые за долгие, показавшиеся нескончаемыми месяцы, улыбнулась.
-Во веки веков, - поддержал жену Иван Андреевич и тоже, вслед за ней, просиял весенним, красным солнышком.
-Теперь они отстанут, - подвел он итог.
Счастье их, однако, шло, может быть, и рядом, но по другой дороге и направлялось оно вовсе не к ним. Спустя две недели читать победное решение участкового суда, ему пришлось одному. Да и не читал он его вовсе в те черные дни.
От сковырнутого чирья началось заражение крови. Процесс был стремителен и неудержим. Тяжелые переживания о судьбе дома сыграли свою роль. Когда через неделю лицо раздулось и покраснело, как маков цвет, а хирург сказал, что надо резать и чистить, Екатерина Францевна не согласилась. Все уговоры были напрасны. На её лице не должно быть ужасных шрамов. И к тому же она уже смирилась, что не жить ей в новом, пахнущем свежей краской доме.
- Ванечка, помнишь наши мечты? – Катя горячей рукой гладила лицо наклонившегося к ней Андреича. - Я ведь когда-то мечтала умереть в собственном доме, так надоели съемные квартиры. Только тебе не говорила об этом. Ну, не дал мне Бог долго пожить в своем доме. Не беда, я его и так запомню, я теперь спокойна, и, слышишь, по-своему счастлива.
Добрый, жалостливый Андреич, так Катя называла его за глаза, плакал. Слезы безостановочно бежали из глаз и запутывались в густых, начинающих седеть усах.