Митинговые лозунги большевиков у особняка Кшесинской, где располагался их штаб, не трогали ни ум её, ни сердце, хотя, казалось бы, незаконнорожденную крестьянскую дочь, отданную матерью в чужие руки с младенческих лет, они должны бы привлечь. И обида должна бы вырасти из-за постоянных регистраций во всех деловых бумагах факта её, Машиного, незаконного рождения. Но, не проклюнулись в её чистой душе семена недовольства, раздора, злобы. То ли шляхетская кровь спасала, то ли воспитание приемной матери.
Как оказалась её мать в Витебской губернии, где прижила Машу от некого Кавицкого, как потом оказалась в Нижнем Новгороде и познакомилась с типографским наборщиком Иваном Андреевичем Поляковым и его женой, полячкой Екатериной Францевной, в руки которых мать спихнула Машу, она не знала.
Чуткая и ласковая женщина, которую она с 2-х лет зовет мамой, и повода не давала усомниться Маше, что она приемная дочь. Бумаги же, ох, эти бумаги и упрямые документы, так и продолжают именовать её незаконнорожденной. Как появилась эта запись в церковном, метрическом свидетельстве, так и кочует из одной справки в другую, потом третью. Сословная Россия и приемного отца считает до сих пор крестьянином села Радушино Гарской волости Арзамасского уезда, хотя он уже полтора десятка лет, как губернский наборщик. Видимо, так тому и быть. Происхождение, как тавро на свинье, сопровождает человека всю жизнь. Вот это Машу неприятно волновало, да и то лишь во время чтения личных справок. Никто, слава Богу, не тыкал ей в нос этими бумагами.
Маша в очередной раз зябко передернула плечами. Скоро придут подруги, и они, чтобы согреться, улягутся вместе с ней на одной кровати. Будут долго шептаться, рассказывая последние новости с митингов, вспоминать молодых людях, обративших на них внимание, хихикать, возиться. Пока сон не сомкнет им веки.
Весной должен бы состояться их выпуск, и она планировала вернуться в родной город, чтобы преподавать литературу в гимназиях. В грезах она представляла, как будет входить в классную комнату, как с уважением будут вставать гимназисты, приветствуя её. Однако…
***
День, в который совершилась Октябрьская революция, курсистки не заметили, зато последствия его ощутили на себе быстро, как и все российское общество. Прежде всего, сам город изменился до неузнаваемости. Его, как и живого человека, тоже можно оглушить лопатой. Придя же в сознание, он также безуспешно пытается понять: где он и что с ним.
Исчезли богатые экипажи, нарядные, богато одетые женщины, красивые офицеры в щегольских мундирах, седовласые в капорах важные няни, гуляющие с барчуками. Всех их будто мусор вымело с улиц метельным, морским ветром с суровой Балтики. Из-за недостатка всего и вся каждый день закрывались, казалось навсегда, магазины, модные ателье, выставки, театры. Столица превращалась в глухой провинциальный город, где царствовал «человек с ружьем» в составе красноармейских патрулей, от которых обыватель пугливо жался к стенам домов, словно лишайник, стремясь, врасти в плотный, холодный камень. Все вокруг посерело, съежилось в объемах и зачахло. Единственно светлые пятна, но отнюдь не символ чистоты - белые листы большевистских декретов, неустанно обновляющиеся в людных местах города.