Повесть
1
Родители Серки имели знатную родословную: мама-кошка - представительница русской голубой породы, отец – мордастый и щекастый «британец». Детство Серки – сплошная нега и баловство пожилых хозяев, не чаявших в ней души. Дети их с внуками проживали где-то за морями и океанами. Хозяева, будучи моложе, навещали их ежегодно, но, постарев, уже не находили в себе сил для далекого путешествия. Переезжать в дальние страны они не желали, а может никто и не звал их туда. И вся любовь их сосредоточилась на подаренном котенке, превратившемся через полгода в прекрасную серо-стального цвета кошку с белой галочкой на широкой груди.
Хозяин, не чуждый эстетике, часто, лаская ее, говорил о белой отметине своей любимицы, что она - суть метка Божия. И дается она, по его словам, лишь тем, кто умен или счастлив. Сочетание же ума и счастья – редчайшее исключение. Всегда «или-или». Споров размышления хозяина не вызывали, да, и кому было спорить-то: пожилая, ласковая хозяйка ни в чем не перечила властному мужу. Кошечка, а ее назвали Серкой по цвету шерсти, тоже надеялась на счастье и лишь «муркала», когда ее гладили и ласкали.
Серка оказалась, в самом деле, сообразительной - быстро приучилась к туалету, легко шла на руки, но имела свое, особое кошачье мнение о свободе. Устав от ласки, Серка решительно освобождалась от нежных оков, спрыгивала на пол и пролезала под широкую кровать, на которой спали хозяева, а откуда её уж не достать.
-Ох, умна, ох, хитра, - восхищался старый хозяин, останавливая жену, обиженную резким расставанием с любимицей.
-И у кошки должно быть личное время, - говорил обычно жене муж. – Ей тоже хочется побыть наедине со своими мыслями.
Короче, о таких мудрых и ласковых хозяевах другим кошкам оставалось лишь тихо мечтать. Однако кошачья жизнь, хоть и недолгая в сравнение с человеческой, лишь только начиналась.
Летом хозяева привезли Серку на дачу. Не в какой-то там садовый домик, а в настоящий большой, бревенчатый дом, где можно жить и работать зимой. С печками, двойными рамами на окнах, отдельной спальней, гостиной и кабинетом, заваленным грудами книг. Вокруг дома широкая зеленая лужайка, с кое-где торчащими елями и соснами, огороженная со всех сторон глухим, но по нынешним временам невысоким забором. На лужайке круглые клумбы с пахучими цветами. Серка подходила к ним, жадно обнюхивала, но те пахли резко и сильно, и отнюдь не рыбой или мясом. От таких запахов кружилась голова, щекотало в носу, а пользы никакой. Серка чихала, крутила головой в недоумении и обиженная отходила от странных растений. Однако внутренний зов толкал её на поиски травы, что пришлась бы ей по вкусу. Упорные поиски привели её, наконец, к забору, куда не доставала пластмассовая рука страшно и громко жужжащего приспособления, приглаживающего лужайку. Здесь торчала жесткая трава, похожая на осоку. Вот она-то и пришлась Серке по вкусу.
Могло ли красивой кошечке придти в голову, что делит она приют не с простыми людьми, а с некогда крупными начальниками. Пожалуй, что – нет. Думать Серке хотелось лишь о новых запахах и непривычной обстановке, круживших ее юную головку, но мыслей о том, чтобы перелезть через забор и отправиться в далекое путешествие, у нее не возникало. Она принадлежала к животным определенного места, хотя и гуляла, как принято считать, сама по себе.
Идиллия закончилась внезапно, как всё хорошее. Приехала однажды поздним вечером шумливая машина с красными крестами на своих белых боках, осветила прекрасную лужайку, клумбу и внутренности дома своим ужасно ярким и пронзительным светом, бившим из двух огромных глаз. Серка в страхе заметалась по дому, пока не выскочила в дверь, открытую людьми в белых халатах. Она забилась под куст плетистой розы, но, уколов нос, пришла в себя. Она видела, как выносили неподвижного хозяина, лежащего меж двух каких-то длинных палок. Серка слышала зов хозяйки, но чужие люди пугали ее своим неприступным видом и противным запахом, и не откликнулась, не вышла из своего укрытия.
2
Первая ночь на природе, под колючим кустом, шокировала Серку до глубины души. От каких-то шорохов, неясных всхлипов, криков и писков она вздрагивала всем телом и испуганно озиралась. Все было внове, все ужасало. От резких впечатлений ночь казалась нескончаемой, но не из-за отсутствия сна, она и раньше мало спала по ночам, чувствуя великое наследие предков, активных в темное время суток.
Утром Серка непрестанно зевала, лапы казались чужими, тело ныло, будто ее часами гоняли веником за какую-то провинность, а сама она – одинокой. Серка затосковала. Дача закрыта, никто не возился в земле, не копал ее, не рыхлил, не поливал. Никто ее не звал, не гладил, не говорил с ней. Прошел день, прошел второй. Тревога за свое будущее стала сильнее страха перед этими ужасными людьми в белых халатах. Усиливало тоску непонятное и неведомое ранее брожение в животе - резкое, сосущее, выдирающее внутренности. Новое чувство постепенно заслонило все остальные, она не знала, что это такое. От него кружилась серая голова, и дрожали лапы. Бывало, потрешься о ноги хозяйки, как тут же следовали ласковые слова:
-Кушать хочешь, кисонька, деточка моя, - и они шли на кухню. Хозяйка доставала кусок трески из холодильника, резала его на мелкие части, вынимала косточки, что-то ласковое приговаривая. Во все время этого священнодействия Серка от возбуждения поднималась на задние лапы, передними цеплялась в хозяйский передник и с трепетом душевным заглядывала милой хозяйке в глаза, вокруг которых роились бесчисленные и добрые морщинки.
Уложив кусочки в маленькую жестяную мисочку, хозяйка, любительница шуток, вытягивала вперед левую руку и громко командовала: «Вперед». Словно какой-то генерал звал своих солдат на трудный бой. Серка от этого приказа, как на пружине, подскакивала высоко вверх, делала кульбит, и мчалась на крыльцо дачи, где она обычно трапезничала. Хозяйка и хозяин дружно смеялись над акробатическими способностями серой любимицы. На их смех Серка не обижалась.
Вот теперь бы она пробежалась. Ох, как бы она подскочила, увидев кусочек рыбы, самый, что ни на есть маленький, пусть даже с костями. Нет, никто не собирался ее кормить. Вначале она ждала, что хозяева придут и принесут ей заслуженный обед, а потом ужин, но время шло, и никто не появлялся. Живот сводило от сосущей пустоты. Она слонялась по знакомым углам участка. Никто не приходил. Это ей казалось удивительным, очень обидным и противоестественным: ведь хозяева, так крепко любившие, так ласкавшие ее с младенчества, были, по кошачьему мнению, сама точность и ответственность. Тишина. Удивительная, страшная, пугающая.
Голод своей остротой доводил до умопомрачения, до спазм в животе и предательской слабости в серых лапах. К вечеру следующего дня, не дождавшись в очередной раз сладкого ужина, Серка поняла, что помрет, если в ее пасть не попадет, хоть крошки съестного. На дорожке скакали беззаботные и доступные, как ей показалось, воробьи. Теперь она взглянула на них другими глазами. Глазами зверя. Вот она пища! Но только она, прижала уши и прильнула к земле, став, по ее мнению, невидимой, поползла к пище, как стайка птиц взметнулась задолго до ее броска. Вновь и вновь серая кошечка пыталась их поймать, пока не поняла, что эта пища ей не доступна.
Оставалось одно – промышлять на стороне. Голод потянул ее с родной лужайки к забору, взобраться на который не составило большого труда. Серка жадно нюхала воздух, время от времени задирала вверх голову, но запахи от многочисленных цветущих растений запутывали ее неразвитое обоняние. Она недовольно морщилась, чихала, раздраженно трясла головой, по серой шкурке вдоль позвоночника шли одна за другой волны нетерпения. Обзор местности не принес утешения: ни с одной стороны не пахло съестным. Обход богатых дач также не принес желаемого
На одной из них Серка попыталась разжалобить десятилетнего мальчишку, сидящего за обедом в беседке, и потерлась о его ноги. Но на беду, из дома вышла красивая и нарядно одетая женщина и закричала в исступлении:
-Фу, бродячая кошка!!! Наверно, лишайная! Вадик, не прикасайся к ней!!
Вадик правильно понял предупреждение матери. Лягнул серую красавицу крепкой ножкой, потом выскочил из-за стола, схватил ком земли и запустил им в доверчивую серую кошку. Ей пришлось, сломя голову, убегать, не оглядываясь.
Она уже не видела, как на крик женщины вышел мужчина.
-Говорила я тебе, говорила, - с надрывом произнесла она, - сделай глухой забор, чтобы нечисть всякая не лезла, а ты.
-Что я? – вскипел мужчина.
- Не красиво, да некрасиво. Отговорки одни. Руки не тем концом вставлены – вот что.
- Ладно, приглашу мастеров. – Он знал, что теперь настырную супругу не переубедить.
3
Серке тоже не нравились уродливые, трехметровые заборы из синего железа, правда, совсем по другой причине: на них невозможно было забраться. Однако, запретный плод сладок, к тому же она поняла, что такие заборы сужают ей жизнь, нарушают кошачий принцип – гуляй сам по себе.
Но и тут она нашла выход. У неё же когти! Почти стальные, как у электрика, что влезает на столб. Она приспособилась взбираться по дереву, стоящему рядом с забором, а потом запрыгивала на столб, к которому крепились листы железа. Но, как только она спрыгивала на землю, из дома выходил человек, обычно смуглый, а порой очень смуглый, и Серке приходилось прятаться. Она никак не могла взять в толк, почему так происходит, ведь она так тихо и аккуратно перебиралась через ограду.
Вскоре от таких посещений пришлось отказаться: усилий много, а толку мало. Чистота, поддерживаемая изнутри смуглыми людьми, была идеальной: тут не только объеденного куска мяса не найти, но и крошечки хлеба. Внутри заборов Серка сталкивалась порой с упитанными котами и кошками, но они неприятно удивляли ее: от них не пахло. Совсем ничем, будто это не кошки, а какие-то манекены.
Печальный опыт окончательно убедил Серку: прекрасная домашняя жизнь закончилась. Какие-то объедки между дачами она все же находила, и с выражением презрения съедала их, словно чувствовала себя дворником, убирающимся за нерадивой хозяйкой.
И всюду опасность, опасность. Порой смертельная.
При очередной попытке обследования дачи Серка совершила ошибку, едва не стоившую ей жизни. Громадный лохматый пес, из зубастой морды которого свисали длинные слюни и пузырилась противная пена, видимо, загодя унюхал ее и, молча, ждал. Как только доверчивая Серка, спрыгнув с забора, коснулась земли, пес бросился на неё. Серка даже и не предполагала, насколько она увертлива и ловка. В вершке от ее милой мордочки лязгнули желтые громадные клыки. Вот когда пригодились акробатические упражнения, проделываемые каждый день с хозяйкой. Великое благо, что рядом торчала лохматая ель, но на неё ещё надо попасть. Уф! Добежала!
Не переводя дух, со страху Серка в один миг взметнулась чуть ли на вершину, но там одумалась, успокоилась, а в ее серой головке постепенно созрел план мести.
Упрямый и обиженный неудачей пес не уходил, сидел рядом с елью, нижние ветви которой были обрублены. Серка осторожно спустилась пониже, чтобы хорошо видеть противную собаку. Взгляды их встретились. Пес заворчал. Серка спустилась еще ниже. Пес не спускал с нее глаз. Видя, как она спускается, он, молча, крутил головой, дожидаясь ошибки серой и наглой кошки. Она спускалась все ниже и ниже, а пес становился нетерпеливее и яростнее. Наконец, сочтя расстояние доступным, прыгнул, но не достал. Рассвирепел, еще прыгнул, опять бесплодно, наткнулся носом на еловые колючие иглы. Залаял яростно от неожиданности и боли.
Серка нашла ветку, до которой лохматый пес не допрыгивал самой малой пяди, уселась на неё и уставилась желтыми с прозеленью глазами в залитые горячей кровью глаза врага. От его лая, казалось, любая кошка должна была бы оглохнуть или обмочиться от страха, но только не Серка. Она удобно и надежно устроилась на крепкой еловой лапе и принялась вылизывать свою серо-стальную шерстку, делая вид, что важнее этого занятия для неё нет.
Собака сходила с ума от бешенства - вот она рядом, наглая кошка, вот чуть-чуть и можно схватить ее, вырвать эти рыжие немигающие глаза, разорвать грудь и съесть смелое кошачье сердце. Сейчас, сейчас. Еще разок, еще чуть повыше. Ярость пса рвалась наружу, громкий лай сотрясал тишину благочестивых окрестностей, нарушал желанный покой усталых обитателей. Колючие иголки больно кололи нежный нос и молодые не загрубелые лапы пса, исступление которого достигло предела.
Дача, что охранял пес, временно пустовала. Спускались благословенные сумерки, когда измученные дневным зноем обитатели дач выползали на ухоженные лужайки и расслабленно нежились в шезлонгах и гамаках, любуясь вечерней зарёй. Она же в этот вечер особенно расщедрилась на краски, чередуя цвета от самых ярких до угасающих, тлеющих, словно угли в только что протопленной печи. Наслаждаться бы покоем и красотой, но поганый пес (соседский пес всегда плох) не умолкал.
Рассерженные соседи, не шуточно сердясь не только на пса, но и на его хозяина, уже не раз звонили ему, но голос в телефоне монотонно выдавал заученную фразу: «Телефон абонента отключен или находится вне зоны обслуживания». Раздражение в округе достигло апогея, уже женщины затыкали уши, чертыхаясь, а дети не могли заснуть, спрашивая у родителей, что случилось с Бимом.
Наконец, зашуршали широкие шины черного «Лексуса». До хозяина взбесившегося Бима всё-таки долетели соседские вопли. От них он пришел в ярость, не меньшую, чем у пса. Ко всему прочему томный вечер в другой, более подходящей по случаю командировки жены, обстановке уже испорчен. Хозяин подошел к красавице ели. Огляделся, пытаясь понять причины небывалой злости виновато замолчавшего при нем Бима.
Серка предусмотрительно спряталась меж густых ветвей, подтверждая мудрость Конфуция: «Трудно искать черную кошку в темной комнате, тем более, если ее там нет». В сгустившихся сумерках заметить её было невозможно, и злость заполнила широкую спортивную грудь человека.
Грязно ругаясь, он посадил собаку на короткую цепь у калитки и вытащил из белоснежных брюк кожаный ремень. Он обрушился на незадачливого четвероногого охранника и бил его по рыжим, вздувавшимся от боли бокам. Недолгая тишина сменилаяь зловещим воем, чередуемым пронзительным, почти поросячьим визгом, и в нём слышалась нескрываемая обида на хозяина. А тот хлестал пса, приговаривая: «Мать твою, грязная тупая скотина. Чтоб ты сдох, чтоб не вернулась твоя глупая хозяйка, купившая тебя. Чудо в перьях. Вот тебе, вот тебе! Может, поумнеешь тупая морда! Убить тебя мало, ублюдок!»
Серка к отъезду хозяина незадачливой собаки уже давным-давно приготовилась. Во время порки, когда собака и её хозяин, увлечённые процессом, ничего вокруг не замечали, Серка спустилась с лохматой ели и спряталась в траве возле въездных ворот. Когда они распахнулись, пропуская машину хозяина дачи, она тихо выскользнула за пределы участка и была такова. Радость переполняла ее. Она не знала, да и зачем ей это знать, что ученые люди давно нашли у животных такую же гамму эмоций, как и у людей.
4
За воспитание Серки принялась мудрая учительница - бездомная, а, точнее, дикая жизнь. Первые неудачи, подобно бесплодным попыткам ловли воробьев, способствовали её ускоренному развитию. Поймав как-то зазевавшегося мышонка, Серка впервые почувствовала в горле и на языке теплую кровь, с неизвестным доселе, но таким блаженным вкусом, от которого появлялся безумный прилив сил. После второго пойманного мышонка Серка окончательно определилась со своим предназначением. Она - хищница с острыми зубами в пасти и когтями на длинных лапах. Главное их преимущество – свобода. Теперь ей не нужно ждать подачек, она сама способна добывать себе еду: мышей, птиц, может даже белок, что дразнили её, спускаясь низко по дереву, как дразнила Серка глупого пса.
Она постепенно набиралась мудрости и опыта, что вовек не теряется и не распыляется. День-деньской слоняясь по дачам, близко сталкиваясь с людьми, собаками, крысами и мышами, Серка ощущала, что все они разные. Одни больше и сильнее её, потому с ними надо быть всегда начеку. Другие слабее – их можно и нужно ловить, чтобы не умереть с голоду. Цель, на первый взгляд, проста – выследить и поймать тех, кто слабее. Добыть, растерзать, набить живот. Цель жизни хищника – борьба за мясо, за место под солнцем.
Людей она раньше считала всемогущими существами - ласковыми, отзывчивыми и сильными. Нет, не все они такие, как ее первые хозяева. Или ей просто не везло? Но вот собаки – это постоянные враги, они сильнее её, их надо сторониться. Отсюда проистекала третья мудрость – осторожность и ещё раз осторожность.
Переход от всеобщей любимицы в разряд бродячих и брошенных был острым и мучительным, как голод. Нет, гораздо острее. Мучило, ох, как мучило отсутствие ласки и доброго слова. Ей хотелось иметь свой угол, своих хозяев, свою миску. Она мечтала посидеть у доброго человека на руках, чтобы тот гладил её и что-то ласково говорил, а она, закрыв глаза, баюкалась бы, как котенок. Но теперь она знала, что можно прожить и без человека. Быть независимой и свободной.
Серка научилась различать добрых людей и злых по каким-то только ей известным признакам. Проходя мимо добрых, она не оглядывалась, злым же старалась не попадаться на глаза, они всегда, казалось, несли камень за пазухой.
Как-то навстречу ей попались две девчонки, погодки, лет девяти-десяти. Они держались за березовую длинную палку, одна - левой рукой, другая – правой. Девчонки, видимо, играли «в поход». Они прошли, не заметив ее в кустах. Серка внимательно посмотрела им вслед и, повинуясь неясному зову, пошла за ними. Затем, обогнала их, чтобы обратить на себя внимание. Путешественницы в один голос закричали:
-Смотри, смотри, какая прелесть, - и поманили серую кошку. Серка села поодаль, глядя, как одна из девчонок доставала колбасу, дорогую, копченую, прекрасно пахнущую мясом, а не отвратной химией. Девочка протянула руку с колбасой, Серка не шелохнулась, рука еще приблизилась. Серка отступила, и отступала до тех пор, пока вкусная колбаса не оказалась на земле, а девочка отошла. Съев, она повернула голову, вопрошая: будет ли ещё что-то. Полетел еще один кусок, за ним третий, четвертый, пока вся колбаса не оказалась в животе Серки.
-Голодная, - глубокомысленно заметила младшая.
-Верно, бродячая, а такая красивая. Давай возьмем ее домой?
-Давай. А мама разрешит?
-Уговорим. Но она на руки не дастся.
-Она сама за нами побежит.
-Не может быть.
-Может, очень даже может.
Серка бежала за ними, то обгоняя, то отставая, она вдруг возмечтала, что они-то уж точно возьмут ее к себе. Так они оказались перед глухими воротами очередной дачи, может быть, богаче остальных.
Девчонки что-то покричали в домофон, и калитка распахнулась, и за ней исчезли путешественницы. Серка сидела у ворот, ждала своей участи. Девчонки вернулись с матерью.
-Хороша! - отметила хозяйка, - надеюсь, вы не брали ее на руки? – придирчиво взглядывая на дочерей, спросила она.
Из-за ворот послышался лай. Серка закрутила головой, ей опасное соседство с собакой не улыбалось.
-Ну, что же, пошли, - сказала мать девочек, обращаясь к Серке, и распахнула калитку.
Серка недолго раздумывала, она встала и повернула назад, откуда пришла.
-Гордая, - с обидой и непонятно как прорезавшейся злостью в голосе произнесла женщина. Сказала так, будто кто-то очень важный и ею уважаемый обвинил ее в не доброте. Девочки горько заплакали.
5
Кошка шла, придерживаясь одного, только ей известного направления. Скоро богатые дачи с высокими заборами закончились, начались садовые участки, некоторые из них были давным-давно заброшены.
Даже заросли репейника, крапивы и осота не могли испортить Серкиного элегантного вида, молодость и природная чистоплотность брали свое. Кроме постоянно терзавшего голода тело ее вдруг оказалось во власти нового, неведомого ей ранее состояния. Серке захотелось с кем-то пообщаться, потереться о чей-то лохматый бок, потыкаться в другую кошачью морду. Она часто останавливалась и зорко всматривалась в местность в поисках безопасного и долговременного приюта.
Однажды, о, чудо, рядом с ней появился рыжий красавец с неповторимо длинным хвостом в темно-оранжевых колечках. От матримониальных инстинктов содрогнулось сердце, глаза её расширились в ответ на грациозную прогулку незнакомца вокруг нее.
Она присела, и как великая скромница, не обращала на рослого кота внимания. Рыжий ходил по кругу, каждый раз сокращая радиус оборота. Наконец, Серка встала и ласково боднула кота в грудь. Тот ответил такой же грубоватой лаской. Вдруг, откуда не возьмись, к ним подскочил черный, лохматый урод. Серка зафырчала от неудовольствия и раздражения, попятилась.
-Уау-у-у, - предостерегающим басом возопил рыжий кот, бросаясь навстречу черному коту.
-Яу-яу-уа-уа,- ответил незваный кот, приближаясь к сопернику, так что расстояние между их носами стало не более вершка. Хвосты котов извивались, словно тела кобр, готовящихся к броску, уши прижались к затылку, глаза наливались непримиримой злобой и решимостью, но каждый выжидал нападения другого, издавая угрожающие вопли.
-Я-уа-уа-у-у, - голос рыжего кота с каждым новым воплем становился басовитее и басовитее. У черного кота все чаще стали появляться визгливые, высокие ноты, говорящие о страхе перед противником. Проходившие рядом женщины затыкали пальцами уши, с таким леденящим душу страхом выли возбужденные коты, мужчины глумливо посмеивались. Серка слушала эти вопли, как опытная меломанка слушает симфоническую музыку, прищурив глаза от удовольствия и слегка покачиваясь.
Наконец усы котов переплелись, и они с неистовой силой сцепились в единый, злобно урчащий, царапающийся и кусающийся клубок. Коты, верно, чувствуют: за кого «болеет» избранница. Побеждает обычно заранее выбранный…
-Беременная, - говорили женщины незнакомое ей прежде слово. Некоторые из них раскрывали сумки и кидали ей еду. Пытались погладить ее. Серка недоверчиво отстранялась, а когда они уходили, торопливо и жадно проглатывала куски. Она удивлялась самой себе, удивлялась своей жадности и неразборчивости в еде, крепнущей день ото дня.
Как-то в одной из дач загремела музыка, послышались веселые, пьяные голоса, женский визг, от которого у нее закладывало уши. Но Серка знала, что здесь может быть много бесхозной пищи, что люди в определенном состоянии могут быть чрезвычайно добрыми и даже щедрыми. И она осторожно пробралась к шумной даче. Это было нелегко: ей казалось, что разбухший живот задевает за все, что попадалось на пути, даже высокие травинки, казалось, мешали ей.
Она попалась на глаза одного из мужчин. Определять, кто перед ней, мужчина или женщина, она научилась давно, еще в бытность хозяйской кошки. Даже возраст мужиков научилась различать. У старых и пожилых - бритые, чистые лица, у молодых -чёрные, заросшие щетиной, страховидные.
-Киса, киса, - позвал небритый несколько расслабленным и сладеньким голосом.
Кошка присела в некотором отдалении от незнакомца. Черная щетина на щеках и лысый череп мужика приводил Серку в смятение.
-На, - кинул тот кусок шашлыка.
Серка схватила его и отбежала в сторону. Большой живот раскачивался поперек его туловища, как полное вымя у коровы.
-Смотри, - позвал подвыпивший мужчина, одну из женщин, - ты вот даже на это не способна, - безжалостно укорил он её и показал на живот кошки, жадно расправлявшейся с куском мяса.
-Нашел образец для подражания, - вдруг вскипела молодая женщина. – Что я тебе кошка что ли? – Густо накрашенные ресницы зло взметнулись вверх.
Она вдруг с пьяной ловкостью подскочила к Серке и ударила ей острым каблуком прямо в живот.
-Посмотрим, как она после этого родит? – взорвалась она дьявольским смехом.
-С ума сошла, дура? Ну, ты и дура! – отрезал внезапно протрезвевший мужчина. - Кошка-то причем, если ты не можешь родить.
-Могу, это ты не можешь! – нарываясь на скандал, завопила нетрезвая особа, побагровев лицом.
-Да, пошла ты, - мужик махнул рукой, - с тобой все ясно. Теперь я и сам не хочу от тебя детей…
Не слушать же Серке, чем закончилась эта ссора. Двуногие звери тоже бывают разные. Порой они плоть от плоти – злые собаки. Подальше от таких, да побыстрее. Корчась от боли, она уползала с глаз долой от недобрых людей.
6
Живым оказался только один из пяти. Первый. Но все определено природой заранее, и Серка, как положено, принимала роды собственных котят, как опытная акушерка. Она съедала их родовую оболочку, и пуповину, и послед, прочищала нос и рот каждому вновь появлявшемуся через полчаса. Усталая, тупо удивлялась, что после первого никто из детей ее не дышал, никто не тыкался ей в живот в поисках молока.
Что есть, то есть. И один котенок примирил ее с происходящим. Она нежно вылизывала свое произведение и чувствовала себя необычайно счастливой.
Непростая, но свободная жизнь продолжалась. В садах с едой было лучше, чем в дачах. Люди попроще, а, значит, добрее, заборы дырявее – свободы больше, псов цепных совсем нет, а только бродячие. Гуляй, где хочешь, ищи еду, лови мышей – не ленись. Слегка придушенными мышами она играла на глазах подросшего котенка, потом съедала добычу, показывая дитяти, что это еда, а не забава. Когда Серка впервые увидела длинный и толстый крысиный хвост, она представила, как много еды в его обладателе, но инстинкт остановил ее от легкомысленного хватания добычи за хвост, как проделывала она с мышами. Тут требовалась лобовая атака на горло, ибо враг был силен и коварен, а мышцы его, словно стальные и упругие канаты – не перекусишь. Но как добраться до горла, над которым ужасная пасть, полная острых зубов? Нужен сильный и неожиданный удар когтистой лапой в плечо врага, чтобы он перевернулся, и тут уж, не зевай - впивайся в горло.
Потом пришла очередь карбышей, ужасных и лохматых созданий человека, что любит ставить опыты над природой ради своего обогащения. Гремучая смесь крысы и хомяка, выведенная для меховых нужд в годы перестройки, расползлась из брошенных лабораторий и питомников по Руси в лихие 90-ые годы. От этого развала обнаружилась вполне реальная польза: он сохранил жизнь сотням бродячих кошек и собак. Вот и Серка нашла краткий путь и к их лохматым, толстым шеям, а, значит, к продолжению кошачьего рода-племени.
В бездомной жизни переживаний выпадает с лихвой. Одно из них Серке запомнилось надолго. После него она часто вздрагивала от громкого стука. Тогда же, в кромешной тьме августовской ночи невидимым, а потому вдвойне страшным зверем, долго и упорно ворчала приближающаяся гроза. Она насылала ветер убойной силы, что непонятно было, как не ломались полувековые березы и осины под его чудовищным напором, как держались ветхие кровли садовых домиков, как не вылетали стекла из оконных рам. Стук, свист, уханье, словно огромные совы, преследовали вдруг ослабевшую Серку и её маленького котенка. Нервы у неё поднялись до предела. Хотелось лишь одного: забиться в угол, уткнуться носом в теплые лапы и закрыть глаза. Но котенок? Его же не бросишь, не оставишь одного среди природной вакханалии.
Внезапно всё вокруг притихло. Слышно стало, как стучит испуганное сердце. Затишье продолжалось недолго. Черное небо вдруг раскололось пополам от страшно белой молнии - такой, что глаза слепнут. Затем земля содрогнулась, а уши заложило от грохота электрического разряда непомерной силы и звука. Ливмя, словно из опрокинутых вёдер, обрушилась на грешную землю холодная вода. Бурные потоки её, крутя бесчисленными воронками, бежали по склону, на котором под яблоней приютилась мгновенно промокшая картонная коробка с Серкой и котенком.
Смоет, унесет, утопит!
Паника охватила Серку с головой. Раскаты грома лопались прямо над её головой. Такого ужаса она никогда ещё не испытывала. Бежать, бежать, бежать. Куда глаза глядят, но бежать. Она крепко схватила дитя за шкирку и побежала к навесу, который давным-давно присмотрела на всякий пожарный случай. И он настал. Должен был придти, как всякий раз приходит время печальных и трагичных событий, от которых не спрятаться, не скрыться. Но в этот раз скрыться ещё можно. Так диктовало Серке её животное нутро.
Пока добрались, Серка и котенок промокли до последней шерстинки, до самого кончика хвоста. Из последних сил Серка с котенком в зубах запрыгнула на лавку, а на ней, к счастью, валялось в углу, у стены домика, забытое хозяевами тканное покрывало. Серка осторожно положила котенка на дерюжку, а сама быстро отряхнулась от ненавистных капель воды. Наконец, успокоение вошло в её сердце: сухо и не ветрено, а значит, скоро будет тепло. Она принялась с чрезвычайной лаской вылизывать котенка, согревая и осушая маленькое тельце. Закончив эту гигиеническую процедуру, забилась с ним в рогожку, развернулась, как ежик, выставляя соски, и к ним тут же присосался котенок. Гроза удалялась на юг.
Серка с её тончайшим слухом легко различала еле слышный за стеной дома шорох, говоривший о присутствии там человека. Он успокаивал её и дополнительно согревал: ведь и она когда-то имела дом, в котором можно вольготно и сытно жить. Что-то убеждало её, что за стеной ночует хороший человек, и он не обидит её, усталую и измученную. Согревшись, Серка с котенком сладко заснули, свернувшись в два кольца. Большое, а внутри его маленькое, почти незаметное, закрытое большими лапами и головой.
Наутро всё вокруг источало сырость. И почернелые от дождя доски домов и заборов, и поленница березовых дров, сложенная у бани, и сама баня из осиновых толстых бревен, и тысячи капель воды, застывшие на листьях и траве. Природа нехотя просыпалась после ночного потрясения с громом и молниями, подобно больному после наркоза. Как не хватало солнечного лучика, самого коротенького и тоненького, чтобы он своим присутствием оживил бы всё вокруг, чтобы капли невзрачной воды заиграли бы в его свете яркими слепящими алмазами. Но Илья-громовержец, устроивший всю эту бучу с молниями и ливнем, не торопился передать эстафету Перуну, чтобы разогнать водяную плотную пыль, висевшую туманом над иссеченной острыми струями землёй.
В неясных тенях лениво просыпающего дня Серку разбудил тонкий шорох. То огромная крыса выползала из дыры, ведшей в подпол домика. Полный штиль и послегрозовая сырость поглощали, казалось, все запахи вокруг. И земля, и всё на ней стоящее и растущее умылось и обновилось, как после жаркой бани. Крыса присела на задние лапы, задвигались усы от беспрестанно втягиваемого воздуха блестящим от влаги носом, забегали бусинки глаз. Никакой опасности, ибо Серка находилась с подветренной стороны.
Никто не учил Серку, никто не показывал ей, как и когда нападать на этих страшных коротконогих зверей, как безошибочно и наверняка вцепиться им в горло. А ведь те и сами, почище всякого бульдога, могут выдрать горло неловкому врагу или легко перекусить сухожилие тонкой кошачьей лапы. Борьба опытной и отважной кошки с крысой коротка, как молния на черном небе. Не удалось с первого раза поймать горло, отпрыгивай и уноси ноги. Миг дороже жизни. Только безвыходный и долгий голод мог заставить Серку есть жесткое крысиное мясо. На этот раз ей достаточно было нескольких горячих капель крови побежденного врага, чтобы поднять уровень мужества и отваги в собственном сердце, чтобы побежали к соскам струйки нетерпеливого и сытного молока.
Наконец, прорезалось сквозь сырость и поднявшийся туман солнце. И даже самая последняя гнилушка отразила его горячие лучи, а, значит, жизнь продолжалась. Серка грациозно запрыгнула на скамью, чтобы покормить котенка. Тот присосался к ней, и она немного вздремнула от ласковых толканий в живот, ведь вскормить одного – это такой несущественный пустяк.
Проснулась она от шумных шагов человека, что неожиданно появился возле скамьи. Она вскочила, но спасаться бегством запретил ей материнский инстинкт. Серка, будто бы в раздумье, что же дальше делать, застыла на рогожке, бросая изучающие взгляды на хозяина домика.
-Красота! - Сказал тот, разом оценив стать кошки: и однотонный породистый колер серой шкурки, и белое пятно на широкой груди, и умные глаза, и натянутое струнами показное спокойствие. Своим взглядом Серка как бы пригвоздила человека: «Стой, не двигайся!» Хозяин понял этот взгляд и ждал, что будет дальше.
Складки покрывала зашевелились, из них выполз маленький, полосатый котенок, совсем не похожий на свою однотонную мать. Круглые, доверчивые глазки уставились на пожилого мужчину. Тот по доброй привычке, укоренившейся с детства, протянул руку, чтобы взять пушистый комочек и приласкать. Но Серка не поняла или не захотела понять добрых намерений человека и зашипела, прижав к затылку уши. Тело её сжалось в пружину, готовую в любой момент распрямиться. Мужчина отдернул руку: «Чем черт не шутит?!» И ушел по своим делам.
Вернувшись через некоторое время к навесу и скамье, он не нашел там ни серой кошки, ни котенка. Только за скамьёй валялась огромная крыса. Мужчина надел старые рукавицы, взял крысу за хвост и, прежде чем закопать её в углу сада, заметил, что горло выдрано. «Бывалая охотница, крысоловка, - с уважением подумал мужчина о серой киске, - это такая редкость. Значит, и зимой выживет…»
7
Садовый сезон, между тем, окончился. Сердобольные хозяева, подкармливающие бродячих кошек, разъехались по зимним теплым квартирам. На всем пространстве садовых участков слышались лишь завывания ветра, а не звуки человеческих голосов и веселого детского смеха. Единственной отрадой этого грустного времени листопада и первого снега были жирные мышки, что возвращались после летних богатых хлебов на зимовку в опустевшие домики и подвалы. Только поворачивайся и лови их, лови, да учи своему мастерству котенка, но тот оказался то ли бесталанным, то ли ленивым. Вольному воля, тем более ему уже исполнилось три месяца, и Серка, вполне обоснованно и в соответствии с природными законами, посчитала свои материнские обязанности по рождению и воспитанию потомства исполненными. Она перестала кормить его молоком и носить ему пищу: «Сам справляйся». Семейные узы распались.
Природа, мудрый, хотя и жестокий регулятор и воспитатель, она не терпит неумех, лентяев и слабаков, и в этом её можно понять. Что стало бы с Землёй, родимой, если весь больной животный и растительный «мусор» оставался бы на её теле без естественной переработки? Запаршивела бы, а в итоге сбросила бы и человека, обреченного в бесплодных поисках качественного питания и общения на оскудевшей земле.
Зимой, голодной и холодной, котенок её издох, да и сама Серка с трудом выжила. Мыши попрятались то в подвалах, куда ей не влезть, то засели в норах, что под глубоким снегом. Она пробовала мышковать, терпеливо дожидаясь, пока какая-нибудь зазевавшаяся полевка не выглянет на свет Божий. Но сады – не поле со скирдами соломы, в которых шуршат многочисленные полевки в поисках зерен. Даже нахальные воробьи и те улетели в город, к жилым домам, что толпились серой, бесформенной громадой у далёкого горизонта. Нутро же Серки по неясной ей самой причине противилось переходу на городские харчи.
Серка стала методично обследовать окрестные дачи в поисках хотя бы небольшой, но доступной для её тела дыры, ведущей в садовый домик. Там могли зимовать вкусные мыши. Все потуги казались напрасными: кругом лишь накрепко заколоченные строения, безлюдье, пугающая воображение белая пустыня. Снега в тот год намело много, сильные оттепели чередовались с крепкими морозами. Бродя между домиками, Серка оставляла за собой кровавые следы от разрезанных о льдистый наст нежных лапок.
Однажды Серка выбралась для отдыха на утоптанную тропинку. Но и тут опасность поджидала её. Голодная и такая же бездомная, как она, собака, унюхав свежую кровь, выскочила из-за поворота и бросилась на Серку. В очередной раз жизнь её повисла на тонкой ниточке, способной оборваться от слабого дуновения ветерка. Серка, быстро оценив ситуацию, не побежала по плотной тропинке, а метнулась в сторону, на глубокий снег, в котором вязла тяжелая, исходящая яростью и лаем собака. А тут недалеко и деревянный забор, сидя на котором, Серка в очередной раз посмеялась над исходившей от ярости собакой.
Нет худа без добра. Отдышавшись, вылизав кровь с лапок, она огляделась. На фронтоне мансарды недостроенного дома, к которому её бросила судьба, зияла дырка под висевшей на одном гвозде дощечкой. В неё-то и залезла серая киска. Здесь стоял роскошный, хотя и проваленный диван, покрытый старым шерстяным пледом. Серка вспрыгнула на плед и стала топтаться на нём, выгнув спину. Она будто бы взрыхляла, умягчала свое будущее ложе. Вздохнув по-человечьи глубоко-глубоко, Серка забилась в уголок между спинкой и боковиной дивана. Свернувшись в тугое кольцо, она закрыла пепельно-серой лохматой лапой глаза и нос. Согретая собственным дыханием Серка впервые за долгие дни знатно выспалась в тишине и покое. Снились ей жирные мышки, и, казалось, что она даже слышит их сладкий писк, который, в конце концов, и разбудил её.
Открыв глаза, Серка прислушалась: «Неужели это правда?» Засосало в животе – ведь она не ела несколько дней. С предельной осторожностью Серка сползла с дивана и спустилась по лестнице на первый этаж. Там (вот удача) полупустой мешок с овсом, вокруг которого суетились жирные полевки.
Серка за первый день поймала их с десяток, так они были глупы, и по привычке лезли к овсу, как ночные бабочки на пламя свечи. Но потом и у них сработала какая-то система оповещения, наложившая «табу» на овёс из мешка. А, может, она передушила их всех в этом домике?
Вновь наступивший голод заставил Серку обдумать сложившуюся ситуацию. Она уходила из домика на день или два, чтобы мыши успокоились и опять возобновили грабеж овса. Покидала она домик и по причине отвратительности запаха мышиного помета. От него у Серки кружилась голова, а шерсть так пропитывалась гнусным запахом, что она долго валялась, кувыркалась в пушистом снегу, наводя на серую свою шубку блеск и лоск.
Никакие предосторожности ей не помогли. Мыши, в самом деле, покинули домик. Опять голод, слабость от отсутствия мяса до дурноты крутила кишки. Покидать же свой приют Серка не собиралась: будь, что будет. Целыми днями лежала, сжавшись, в тесном уголке. Дремала в голодном забытьи.
Однажды глухой ночью разыгралась сильная метель. Ветер за стенами мансарды выл, стенал, хлопал плохо прибитой дощечкой, забивал дырку сухим снегом. Шуршание снега по шиферу, завывание ветра, стук веток по крыше. Всему этому светопреставлению, казалось, не будет конца. Но, чу!
Наутро Серка пробудилась от нового неведомого звука, но ни единым движением не выдала своего присутствия. Большая серая ворона втиснулась в щель, через которую лазила Серка. Видимо, непогода доняла и её.
Вороны для Серки, да и для всех кошек тоже, враг номер два. Они черными демонами кружат над бездомными кошками, когда те угощаются чьим-то съестным подарком, стремясь своровать его. Даже если кошка схватила кусок и удаляется в безопасный уголок, ворона вперевалку, как утка, идет следом, время от времени наступая ей на хвост. Кошке приходится огрызаться, оглядываться. Ворона отскакивает, чуть взлетает, а, если кошка зазевается, может спикировать на еду.
Но не только от непогоды эта умная птица залезла в щелку. Она давно выследила Серку, сидя на высокой березе, и отслеживала все её передвижения. Заметив, что та долго не вылезает, решила проверить: не умерла ли кошка от голода. Тогда, о, тогда можно поживиться ещё не остывшим мясом.
Серка, выученная суровой школой бездомной жизни, лежала, не двигаясь. Она, умевшая часами выслеживать маленьких, юрких мышей, догадалась о намерениях хитрой и хищной вороны. Огромное терпение, что проявляла она, могло сравняться со степенью мучившего её голода. Серка перестала дышать, чтобы не спугнуть осторожную соперницу.
Ворона отряхнулась, прислушалась, поводя своей чёрной башкой с выпученными глазами. Туда-сюда, туда-сюда. Тихо. Дыхания кошки, скорчившейся в углу старого дивана, не слышно. Однако серая хищница не торопилась, понимала, что ошибиться ни в коем случае нельзя. Ставка очень высока. Жизнь ценой другой жизни. Дикая природа диктует свои законы: или ты, или противник твой.
Серка, не поводя ушами, вся – внимание. Ворона глядела на неё, не отрывая глаз. Кто кого перетерпит, перехитрит? Час, другой. Серке помогало то обстоятельство, что за мансардой гремел ветер, шуршал снег, стучали ветки яблонь. Этот шум мешал вороне сосредоточиться и принять окончательное решение. Ей надо было убедиться в том, что кошка мертва и бездыханна. Но как это сделать, если между ними три метра? Нужно рисковать. Мудрая птица понимала, что в дыру, в которую она с трудом втиснулась, ей уже не попасть, если кошка окажется жива. Надо ждать.
Время шло. Внутреннее напряжение нарастало. Ошибка могла стать последней в жизни. Смеркалось. В мансарде стемнело. Ворона ждала темноты. Возможно, в ней удастся заметить блеск кошачьих глаз. Нет, ничего не видно.
И ворона решилась. Оттолкнувшись, она сделала контрольный облёт мансарды. Один, второй. Серка, замерев, ждала удобного момента. Наконец, обретя уверенность, ворона опустилась на край дивана возле Серки. Тактика вороны известна: первый удар должен прийтись во вражеский глаз. Скок!
Серка распрямилась тугой пружиной. Обеими лапами, полными железных крючков-когтей, она вцепилась вороне в голову с двух сторон, ослепляя её, лишая клюва свободы. Ворона каркнула, дико и отчаянно мотнула головой, чтобы сбросить ожившего врага. Не тут-то было. Задними лапами Серка стала раздирать воронью грудь. Знакомое и сотни раз отработанное для любой кошки движение. С детства они так играют со своими родичами. Сейчас не в шутку, а с яростью. Перья и пух разлетались по всей мансарде серо-грязным снегом.
Ослепшая ворона яростно и остервенело била своими мощными крыльями по худому телу кошки. В Серке высоким градусом кипела воинственная кровь всего кошачьего племени. Задние лапы её всё ближе и ближе подбирались к горлу ненавистного врага. Ворона твердым и сильным своим клювом раз за разом пыталась долбануть кошку в голову. Серка увертывалась, мотаясь всем телом вместе с головой вороны, но хватку передних лап, вцепившихся в голову, не ослабляла, хотя силы её от голода угасали. А ворона била и била крылами по её измученным, избитым косточкам. Дикие звери бьются насмерть, до полного конца одного из них.
Запах крови, заструившейся из груди вороны, открыл у Серки второе дыхание. С дивана они свалились на пол. Клубок из серой шерсти и серых перьев, временами подпрыгивая, с бешеной скоростью стал кататься из угла в угол. Жизнь или смерть? Подкрепить силы можно лишь, убив противника.
Скоро ворона стала сдавать. Из разодранных глазниц и глубоких ран на груди текла кровь. Оставалось одно последнее движение – схватить серую ненавистницу за горло и перекусить его. Довершив дело, Серка упала в изнеможении рядом с повершенной птицей.
Вот ещё несколько дней с едой.
8
Как же скучны и однообразны дни зимой. Дни и ночи тянуться, похожие друг на друга, как капли воды, как снежинки, как волоски её меха. Иногда случались солнечные дни, их Серка считала за праздники, похожие на те, что выделялись сытным обедом. Пусть голодно было в солнечные дни, но тепло ярких лучей так согревало тело и сердце, что, казалось, будто лижешь новорожденного котенка.
Серка устраивалась на фронтоне недостроенной мансарды, выходившей на юг, и нежилась, как умеют это делать кошки, смежив глаза и прикрыв нос лапой. Иногда смело взглядывала на солнце и долго не отводила глаз, заряжаясь его энергией. И тогда её зрачки превращались в тонкие ниточки на желтом с прозеленью фоне.
С каждым днем тени от деревьев становились короче, а сами дни длиннее, а потом и вовсе стало тепло и весело. Потянуло теплым ветром, зазвенела капель, засверкало ярче солнце. Вокруг деревьев, напитанных солнечным теплом, просел снег, и скоро образовались проталины, пахнувшие парной землей. На солнце, на каком-нибудь верстаке с подветренной стороны приятно стало поспать, грея серые бока и хвост.
Скоро-скоро из глубоких нор вылезут трёхшерстные карбыши со свалявшейся пучками шерстью. Они после долгого пребывания в спертом воздухе своих подземелий буквально хмелели и теряли голову от сочной свежести кислорода. Некоторые из них, хлебнув пьянящего воздуха, падали без чувств на землю. Вот тут не зевай, налетай и терзай. Серке ловкости не занимать, и скоро о голоде остались одни лишь воспоминания, да и те быстро развеялись.
В апреле вновь запело сердце и захотелось потереться о чей-то кошачий бок и услышать устрашающие, воинственные вопли перед брачными боями. Пришел старый её ухажер, но Серка словно с цепи сорвалась, ей стало мало его одного, и она, хмельная от весны, тепла и солнца допустила до себя еще двух претендентов на её любвеобильное сердце. И в силе страсти и хваткости в борьбе с крысами и вороной ей не было равных. Природа уж если кого и выделяет из животного мира, то наделяет всеми качествами щедро, через край.
Звериное, а, точнее, материнское её чутьё и прошлогодний печальный опыт четко дали понять Серке, что без постоянного благодетеля-кормильца вырастить потомство будет чрезвычайно трудно. Прежде всего, ей вспомнилась та страшная, грозовая ночь, которую она провела с единственным своим отпрыском под навесом. Найти этот участок не составило особого труда. Он был памятен ещё тем, что на соседнем с ним участке стоял на низких бетонных опорах огромный бак с водой, под которым карбыши сделали тайные входы и выходы из своих разветвленных нор. Ночи Серка проводила возле бака, поджидая их, подслеповатых, с виду неуклюжих, но опасных и злобных врагов всего, что движется и не движется. Дай им волю, они после себя оставят пустыню…
В конце апреля зазвенели в садах голоса, запели пилы, освобождавшие деревья от высохших ветвей, зафыркали опрыскиватели, выбрасывающие вонючие струи ядовитых жидкостей, застучали молотки и топоры.
Нестройный шум и радовал Серку, и тревожил: ведь вместе с бурной жизнью, что приносил человек, поселялась в ней опасность – собаки. О, с каким наслаждением она впилась бы своим вечным мучителям, тем, кто приносил в её жизнь страх и неуверенность, в горло, или расцарапала бы глаза. Но, как опытный крысолов, Серка понимала, что в такой борьбе всё решает масса врага, а она, увы, была не на её стороне. И потому она предпочитала подостлать себе соломку, и не встречаться с собаками с глазу на глаз. Тем более, она всё же мать, и негоже ей рисковать потомством, о котором каждая мать самого высокого мнения. Какой бы смелой не была Серка с крысами, но она, кроме собак, панически боялась машин, особенно ночью, когда те светили своими желто-огненными глазами, напоминая о ночи, отобравшей у неё хозяев, и сделавшей её бездомной.
Живот к июню уже расперло так, что бороться с крысами и карбышами стало невмочь, и Серка, спасаясь от голода, пошла в тот сад, где пряталась год назад от грозы. Участок лежал на некрутом и коротком склоне, и потому забор из металлической сетки спускался уступами вдоль этого самого склона, образуя возле земли узкие щели. Гуляй – не хочу! Серка пролезла в одну из них и, хотя в открытом домике было тихо, осторожно обогнула крыльцо с резными стойками и поднялась по нагретой солнцем бетонной дорожке повыше, подальше от дома.
Не отрывая взгляда желтых глаз от двери домика, она будто гипнотизировала находившегося там человека, что подходил к ней после грозы. Серка торопила его: «Выходи, ну, выходи скорей. Посмотри - какая я красивая и статная. Вот какое счастье привалило тебе». При этом она покачивалась взад-вперед, усиливая действие гипноза.
Наконец вышел пожилой хозяин в рубашке навыпуск, взял лопату, стоящую возле крыльца, и направился вверх по дорожке в сторону Серки. Худощавое лицо его в суровых, глубоких морщинах было далеко немолодо, серо-зелёные глаза спокойно и внимательно смотрели вперед. Морщины от уголков глаз разбегались веером – верный признак внимания и доброты. Спокойствие на лице удивительным образом контрастировало с напряженностью фигуры, словно человек шел не грядку копать, а переворачивать земной шар. Голова с плотной седой шевелюрой решительно наклонена вперёд.
Вдруг лицо его просияло, а морщины чуть разгладились:
-Боже мой, какие лучистые глаза, - пробормотал мужчина, увидев Серку, и тут же остановился.
Серка испытывающее сверлила его взглядом, продолжая покачиваться.
-Ба, да это, пожалуй, та самая киска, что приходила прошлый год, - завороженный её видом сказал сам себе седой хозяин сада.
Серка встала и подняла хвост трубой, что словно значило: «Да, это я, прошу любить и жаловать».
-Очень приятно познакомиться, - поняв её, произнёс церемонно пожилой мужчина, а попросту сказать, старик, наклоняя седую голову. – Не желаете ли откушать? – церемонно спросил он.
Серка особо не церемонилась. Она смело подошла к старику и потерлась боком о его заляпанные сырой землёй штаны. То, что это добрый человек, она поняла ещё со времени той, памятной, грозы.
Старик наклонился, чтобы погладить кошку, но не тут-то было: Серка ловко, несмотря на грузный живот, уклонилась от излишней на её взгляд ласки.
-Ба, да ты с животом?! Есть, есть у меня ребрышки куриные. Пошли, - скомандовал он, повернувшись к дому.
Серка поняла. Пошла за ним, придерживаясь безопасного расстояния. Бережёного бог бережет!
Так решилась Серкина проблема с питанием, да и судьба её тоже.
9
Серая кошка появилась как видение, мистическое и романтичное. Петру Васильевичу, так звали пожилого хозяина сада, почему-то подумалось, что в её появлении есть некая закономерность. Проще говоря, он расценил этот случай, как подарок своей одинокой жизни. Особо он не стал размышлять на эту тему, будучи сугубо практичным человеком, но время от времени, пока копался в земле, вспоминал её гипнотизирующий взгляд и улыбался.
Путь сближения оказался сложным. Через десяток дней Серка уверовала, что можно, не опасаясь, повернуться спиной к старику после кормежки и, не спеша, удалиться. Однако чтобы дать себя погладить или взять на руки, - ни-ни.
В конце июля Серка разродилась шестью котятами, но не там, где пытался устроить ей родильное отделение добрый старик, натаскивая старые пиджаки и пальто в укромное, по его мнению, местечко, а в старом дощатом ящике за сотню метров от кормежки, в глухом заброшенном саду. Серка приходила к старику, что жил постоянно на даче, как в столовую. Терпеливо ждала, не мяукала, сидя на бетонной дорожке, когда старик заметит её и принесет угощение. Наедалась до отвала и, торопясь, уходила, чтобы накормить котят.
По мере взросления котят Серка часть еды стала таскать потомству, приучая к самостоятельному питанию. Матерью она была примерной: сначала котятам, а уж потом сама наедалась. Когда котятам исполнилось два месяца, и их невозможно было поймать, так они были дики и проворны, Серка привела их к своему кормильцу.
-Н-да, - сокрушенно молвил Петр Васильевич, - что же мне делать с такой оравой: осень скоро, и холода на носу? Ведь, вы, пожалуй, начнете размножаться в геометрической прогрессии: среди вас явно есть пара самок, которые принесут еще по шесть котят, а те еще по шесть. Хотя, чо забегать вперед: зиму бы перезимовать.
Старик привык за долгие годы одиночества к разговору с самим собой. Серке нравились звуки спокойного рассудительного голоса. Они внушали уверенность в будущем, безопасность, что особо важна живому существу.
-Хм. Однако надобно дать тебе имя. Что-то я этого раньше не сделал, - осудил сам себя Петр Васильевич.
-Серая, как мышь. Может Мышкой назвать? Нет, какая же Мышка, если ловишь мышей и крыс. Имя врага – обида для нее. Серая, так серая. Как овец или коров называют в деревнях? По цвету: Рыжик, Белка, Серка. Точно – Серка!
При этом слове он взглянул на кошку, и будто молния проскочила между ними: «Серка», - повторил хозяин. Кошка тут же встала и подняла хвост трубой, а самый кончик изогнулся вопросительным знаком.
-Серка, - ещё раз повторил с дрожью в голосе старик, и в многочисленных морщинах возле его глаз появилась влага.
-Смотри-ка, кажется, угадал. Это же надо! Вот тебе и теория вероятности. Значит и хозяева её прежние были пожилыми людьми, связанными как-то с селом. Похожий ход мыслей, и это приятно. Но то, что она породистая, сомнений нет - какое важное спокойствие и уверенность в себе.
Серка, словно соглашаясь с рассуждениями нового хозяина, зевнула так широко, что, кажется, ещё чуть-чуть и у неё соскочит челюсть с положенного места.
-Вот, и язык у тебя ярко-красного цвета, что подтверждает породу и здоровье.
-Мурк, - согласилась Серка.
10
Наступила глубокая осень. Дачный сезон закончился, сады опустели. Только каждый день среди поникших, потерявших листву, а вместе с ней красоту берез и осин раздавался призывный крик:
-Серка, Серка.
И пока гремит открываемый замок о железную дверь, ведущую на участок, кошачий выводок с серой крупной кошкой во главе собирается возле домика.
Не сразу Петр Васильевич пришел к рациону для своих питомцев. Котята и Серка перепробовали десятки различных говяжьих и куриных консервов из стеклянных и жестяных банок, недорогих, когда речь шла об одной-двух банках, но каждый день ему, пенсионеру, накладных. Чтобы как-то увеличить массу корма он пропитывал в подогретых бульонах белый хлеб, и всё это сметалось кошачьим стадом за две-три минуты.
Крылья и шеи кур оказались им не по зубам. Потом в ход пошли дешевые сорта мороженой рыбы, но оттаяв, она издавала неприятный запах. Её приходилось мыть, прежде чем резать на кусочки, а вода в бочках становилась с каждым днем все студёнее.
-Вот, она новая Россия, - желчно, по-стариковски ворчал Петр Васильевич, при каждой промывке рыбы, - распродала на металлолом все плавучие рыбозаводы, и теперь пока пойманная рыбка «доплывёт» до холодильника на берегу, мясо отстаёт от рёбер и дурно пахнет. То-то все консервы стали невкусными.
Но постоянные думы в поисках решения рано или поздно приводят к выстраданному результату. Попалась как-то на глаза Петру Васильевичу в магазине «Нежная курочка» упаковка куриных голов.
-Надо попробовать, - пробормотал он, по обычаю вслух, и купил на пробу килограмм за сущие гроши.
Успех превзошел все ожидания. Еда пришлась Серке по вкусу: она жадно съела 5 голов, не разбирая ни клюва, ни других костей. Главная проблема разрешилась, чуть ли не сама собой, к вящему удовольствию сторон. Взять всех их домой Петр Васильевич не смел. Он догадывался, что такая неистовая забота о братьях наших меньших, да ещё в таком большом количестве, говорит о легком помрачении ума. Встречаться каждый день с осуждающими взглядами соседей по многоквартирному дому ему не хотелось. Хотя и не пахнут котята псиной, как собаки, но превращать квартиру в переполненный зоопарк не было ни сил, ни средств. «Подрастут и разбредутся сами собой в поисках еды», - думал он, - я ведь тоже смертен. Все мы – произведения Божье, а, значит, и судьба наша в Его руках»…
Петр Васильевич под недостроенным крыльцом рубленой бани устроил кошачьей семье зимнюю квартиру. Натаскал туда тряпья, заколотил временно горбылем боковины, оставив лаз, часть которого прикрыл доской, чтобы откинув её, можно было класть еду.
Баня находилась на верху склона, в противоположной стороне от входа, где котята собирались по команде Серки-матери, ожидая прихода кормильца. Котята, раньше увалистые, с короткими лапами и толстыми задами, мешавшими им быстро бегать, к октябрю вытянулись, окрепли и, когда бежали к бане, где их кормили, успевали на ходу устраивать кучу-малу. Они озорно налетали друг на друга, падали, на секунду сцепившись в клубок, но, слыша приближающиеся тяжелые шаги командора, быстро расцеплялись, успевая на прощание шлепнуть друг друга по морде. Забияки догоняли остальных, налетали с разгона на братьев и сестер, образуя на короткое время новую свалку. И так на всем протяжении этих недлинных, но насыщенных возней полсотни метров.
Петр Васильевич лишь посмеивался, замечая, что молодеет при виде этой вечно молодой и кипящей жизни. Прогулки по полтора километра от дома и обратно были полезны для его больного сердца, да и не тяготили они его. «Благое дело делаю», - размышлял он, довольный. Вот такая, кажется, никчёмная цель, и та возвышала его одинокую жизнь.
Серка давала погладить себя только перед едой и только при условии неоднократного повторения её клички.
-Серка! Серка! Серка-бурка – вещая каурка! – говорил Петр Васильевич, наклонившись, чтобы погладить кошку, трущуюся о его ноги.
Надежной приметой того, что она готова принимать ласку, был вертикально поднятый хвост и обхаживание ног кормильца. После еды она, не спеша, удалялась, хвост неся в транспортном, как его называл хозяин, положении: на вершок, не доходящий до земли.
-Серка, - звал Петр Васильевич, - полюбившуюся ему кошку, - и где твоя благодарность? - Напускная обида слышалась в его надтреснутом старостью голосе.
Но Серка, не оглядываясь, медленно, с достоинством уходила по известным только ей неотложным делам.
-Вот ведь эгоистка, - пытался шутить Петр Васильевич, но Серка не обращала внимания на его мольбы.
-Дикая природа! Естественный отбор! Кто смел – тот и съел, - бормотал хозяин, пытаясь как-то оправдать животную неблагодарность кошки. - Когда тебе надо, когда голодна, мило трешься о ноги, заглядываешь в глаза, а как съешь, так - поди прочь? – пытался он увещевать серую кошку, но где там. Пока он говорил, она уже скрывалась с глаз долой.
«А так ли далек человеческий мир от животного? – Задавался вопросом старый пенсионер, глядя вслед уходящей кошки. – Когда занимал высокую должность, многие, зависящие от меня, считали святым долгом поздравить меня с днем рождения или с новым годом, или с другим каким праздником и вручить адресок с подарочком. Только-только ушел на пенсию, так даже бывшие подчиненные, многим обязанные мне, тут же забыли, словно я испарился. Нет, не далеко они ушли от этой серой кошки, которую стоит покормить, как она тут же забывает о кормильце. Она после еды уже не думает, что снова захочет есть. Так и сослуживцы забывают, что им тоже придется когда-то уходить на пенсию, что вернется им черствость их в полной мере. Ученые говорят, что по уму взрослая кошка подобна трёхлетнему ребенку. Что ж, очень похоже на то»...
В редкие дни, когда не было дождя, трапеза проходила на глазах Петра Васильевича. Он с удовольствием и легкой усмешкой наблюдал за деловитой расторопностью подрастающих котят. Они, трусливо прижимаясь тощими задами к земле, непрерывно поглядывая на него, хватали куриную голову. Схватив, вот метаморфоза, гордо задирали голову вверх и прогибали спинку (ну, как же – добытчики!), важно удалялись в свой укромный уголок. Одна лишь Серка никуда не бегала, она ела тут же, перед глазами хозяина, уже полностью отдавая себе отчёт, кому обязана этой едой. Ела торопливо и жадно, видимо, помня о голодной зиме и сомневаясь в удаче следующего дня: будет ли он таким же сытным, как этот.
Через пять-десять минут котята возвращались, пугливо ловя каждое движение стоящего чуть в отдалении странного и опасного человека. Логической связи между ним и едой, что вдруг появилась с его приходом, котята не улавливали. Не понимали они и того обстоятельства, что мать почему-то разрешает страшному двуногому существу гладить её, а иногда и брать себя на руки.
11
В дождливую погоду он просто засовывал тарелку с куриными головами в щель, прикрывал доской лаз и уходил. Петр Васильевич любил такую ненастную погоду, нудные дожди навевали раздумчивую грусть. Приятно было сознавать, что можно никуда не торопиться, что голова свободна от дум и забот, связанных с неспокойной некогда работой. С руководящими заботами о показателях и индексах, о подчиненных, чьим мнением он дорожил больше, чем мнением начальства, с аналитическими расчётами, совещаниями, командировками и инспекционными поездками было покончено.
Тогда он открыл для себя первую закономерность, первый признак старости, может быть. Суть её Петр Васильевич находил в усталости от людской суеты, от общества, от необходимости поддерживать неинтересный, но нужный разговор. Да и сами принципы разделения разговоров по важности и бесполезности изменились кардинально. Если в пору жеребячьей молодости все контакты казались необходимыми, то с умением разбираться в людях, с опытом, с анализом конкретных случаев безоглядной верности или подлого предательства, скептицизм относительно пользы словесных экзерциций всё чаще и чаще оказывался верным.
«Может быть, я – постаревший брюзга?» – думалось Петру Васильевичу, но он почти мгновенно отметал это предположение, вспоминая интересный факт из научной жизни. В неком заповеднике на Дальнем Востоке молодые зоологи, изучавшие жизнь котиков, сочли, что старики-котики день-деньской лежавшие на пастбище и ничегошеньки не делающие обуза для стада. Сбросить их со скалы, как делали древние спартанцы со своими престарелыми сородичами, они не решились. Погрузили беспомощных животных и …. Не в том суть дела, как и куда они их утилизировали. Шкура-то с прекрасным мехом, конечно, бесценна, денег огромных стоит. А из мяса, может быть, приготовили кровавые и сочные бифштексы. И всё по закону – научный эксперимент, но это другая история…
Да, только спустя некоторое время молодые котики словно взбесились. Вместо выполнения своих функций, предусмотренных природой, они нападали на самок, кусали их, те огрызались, и пошла война. Репродуктивность грозила исчезнуть вместе со старыми котиками. Паника и неразбериха. Пришлось старых котиков занимать с других лежбищ.
Старые брюзги нужны и среди людей для невидимого и столь необходимого духовного равновесия в обществе. Как оно выражается? В виде ли безмолвного укора и напоминания: и вы, молодые, станете такими же старыми и беспомощными. Смотрите и не зарывайтесь в своем юношеском максимализме. Те из молодых, кто понимали эту несложную истину, вырастали в созидателей, строителей. Другие пополняли армию бездумных потребителей.
Мысли эти вдруг подтвердились неожиданным, странным и страшным происшествием, разгадку которому Петр Васильевич так и не нашел. Пришёл он в один из хмурых осенних дней с кормежкой для своего кошачьего стада, закричал по обычаю, не доходя с десяток метров до сада: «Серка, Серка!», а в ответ никакого движения. Никто не мелькал за потерявшими листву смородинными кустами, никто не выбегал на бетонную дорожку в нетерпении от близкого обеда. Петр Васильевич, не торопясь, гремел замком о железную дверь, и этот стук вдруг наполнил сердце тревогой, словно звук мерзлой земли, падающей на крышку гроба. С чего бы это? Может виной тому осеннее увядание, так широко разбросавшее вокруг свои приметы?
Кроваво-бардовые пятна на желтых лепестках ещё цветущих чайных роз живо напомнили известные признаки чахотки. Сами же кусты словно кричали: «Спасите нас от холодных ночей, спасите от зимы! Видите, нам нездоровится, видите эти ужасные пятна? Укройте нас, нам зябко, нас знобит».
Душа трепетала о прошлом.
Безрадостным казалось цветение и других цветов. Вот, флоксы. На фоне пожухлых от холодной росы плетей кабачков и огурцов их некрупные, но удивительно яркие соцветия, словно стеснялись своего великолепия. Петр Васильевич наклонился к ним. Нет, не пахнут! А может у него нос забило осенней сыростью? Может и не плачет вовсе природа, а её увядание – это часть воображения вечно недовольного чем-нибудь человека? Всегда ему мало. Будет стоять одной ногой в могиле, и рассуждать о нездоровом цвете своего лица.
Вдруг тучи раздвинулись, и проглянуло солнце. И под горячими лучами (они всегда горячи, даже осенью, вопреки известной школьной мудрости из букваря - «осенью солнце светит, но не греет») всё вокруг изменилось. Листья могучего дуба за оградой превратились из тёмно-коричневых в золотые, сверкающие слепящим глаза блеском. В розах заиграли переливисто капли утренней влаги, и даже флоксы вздохнули, испустив тонкий и нежный аромат. Вот оно вечное тепло вечной жизни. В этих лучах и в этом не тускнеющем никогда свете.
«Что же меня никто не встречает?» - вновь озаботился Петр Васильевич, доставая куриные головы из пакета. Он выложил их в плошки и поднялся к бане, удивленный в который раз тишиной. Ещё раз огляделся, пытаясь найти причину исчезновения Серки и котят. Как-то не сразу, не вдруг, взгляды, лихорадочно перебегающие с одного предмета на другой, наполнились смыслом и сосредоточились, шаря по земле. Боже, да вот же котёнок, а не смятая серая тряпка. Что с ним? Петр Васильевич наклонился, и острый холодок пробежал между лопатками, знобко отозвавшись в голове. Разбитая в кровь голова неестественно откинулась на вытянутой донельзя шее. Старик наклонился ниже. Из заднего прохода и разорванного живота вываливались кишки. Много кишок.
-О-о-о, - простонал Петр Васильевич. И заторопил взгляд, охваченный страшной догадкой: где-то здесь ещё погуляла зверская смерть. Да, вот он, следующий с разбитой головой и распахнутым животом и остекленевшими от ужаса глазами. Потом ещё и ещё. В узком проходе между баней и забором другого участка упокоились ещё одно тельце. Шестого не видно.
Ошалевший от непонятной загадки старик заторопился в дом, чтобы взять фонарик и проверить кошачье жилище под крыльцом бани.
-Эй, сосед, что-то случилось?
На Петра Васильевича смотрел через сетку забора мужик с участка, напротив, через дорогу.
-Заходи, Федорыч, заходи, увидишь, что произошло.
Семидесятилетний Федорыч лишь недавно появился в этих местах, убежав из Донецка от обстрелов и прочей заварухи, что происходит на Украине. Устроиться, как брат с женой, тоже примкнувшими к нему, в, так называемом, маневренном фонде он не пожелал. Купил за бесценок садовый участок с домиком, утеплил его (деньги, видимо, были) и стал жить-поживать бирюком. По-русски он говорил без акцента, и, кажется, русский мужик, но водилась за ним одна непонятная Петру Васильевичу черта. Или особенность. Когда знакомились и представились друг другу по имени отчеству, Петр попросил:
-Для легкости общения: я – Васильич, ты – Фёдорыч. Идёт?
-Идёт, - согласился новый сосед.
Но за полгода ни разу не назвал Петра - ни по имени, ни по отчеству. Только «сосед», да «сосед», или издавал некое странное мычание, обозначающее обращение.
-Фёдорыч, - иногда пытался усовестить его Петр, - у меня имя есть и отчество.
Но тот вёл себя так, словно увещевания касались не его. Пустяк вроде, но неприятный для Петра Васильевича, привыкшего за долгую жизнь к уважительному общению. Поразмыслив, он счёл эту странность за особенность малороссийского менталитета и мысленно, не душой, смирился с ней, хотя интуитивно стал сторониться Фёдорыча.
Но тут особый случай: странный, страшный, непонятный.
- Пойдём, посмотрим, что случилось, - говорил тревожным голосом Петр Васильевич, сдвигая на входной двери засов. – Да, минуточку подожди, сейчас возьму фонарик.
Через минуту они поднялись по дорожке к бане.
-Смотри: какие чудеса творятся у нас в садах, - и Петр Васильевич повёл руками, показывая то на одного, то на другого растерзанного котёнка. - Как ты думаешь: как и кто это зверство совершил? Кому несчастные котята помешали жить?
-Сатанисты! – Выпалил вдруг Фёдорович.
-Да, ты что? Как это? Котята такие дикие: мне не давались в руки, – усомнился Петр Васильевич. – Да и следов человека не видать на земле.
Они стали осматривать место преступления.
-Смотри, вон под забором следы когтей, - позвал Петр Васильевич, - скорее всего это собаки, бультерьеры, наверное, залезли.
-Но это же забор с соседним участком?
-Ничего удивительного: дыр там полным-полно. Сам, небось, знаешь.
- Но кто-то же должен натравить собак!
- Да. И натравили. Через участок забор вообще разобран, стройка там. Собаки учуяли, а живодёры скомандовали «Фас!»
-Но ты смотри: кишки вылезли из заднего прохода. Это значит, что их стукали головой по твердому предмету, или били их дубиной по голове. А так могут только люди.
-Это сколько же людей должно быть? Как разом поймать шестерых шустрых котят? Тут бы всё утоптано было, как на футбольном поле. Как эти люди выгнали из укрытия котят? Кстати, надо посмотреть, что делается под крыльцом.
Петр Васильевич включил фонарик и почти лёг на землю, чтобы разглядеть, что в самых дальних углах. Серки там не было. Он и раньше почти не сомневался в том, что ловкая и умная Серка жива, но теперь надежда ещё более окрепла.
-Слава Богу, хоть Серка жива, - Петр Васильевич поднялся с земли.
-Не, - гнул свою линию Фёдорович, - это сатанисты-живодёры. Чувствовалось, что Фёдорович представлял собой тот тип людей, раз высказавших свою точку зрения, и не отступавших от неё при любых обстоятельствах, даже неопровержимо говорящих об обратном.
-Собаки, когда схватят добычу, тоже мотают головой. Вот и стукали котят по стволу яблони, например. Но как они выгнали котят из укрытия – загадка. Хотя, может быть, один из бультерьеров, самый маленький, залез и выгнал их под клыки остальных, ожидающих у норы.
- Собак было шесть? - с насмешкой спросил Федорович.
-Конечно, это менее вероятно, чем отряд пацанов-тимуровцев, - возразил ехидно Петр Васильевич.
Фёдорович, что-то стал рассказывать об известных ему злодеяниях сатанистов, вскрывающих могилы, но Петр Васильевич слушал вполуха. Он знал, что точной причины никто ему, да и он сам себе, не откроет. Да и нужна ли она теперь, эта самая причина? Злодейство уже совершилось.
-Ладно, Фёдорыч, - отрывисто сказал Петр Васильевич, - пора хоронить несчастных.
Он старался меньше общаться с настырными и упертыми мужиками. Свои истины они вбивают, словно гвозди в доску. И чем мягче характер собеседника, тем глубже и больнее впиваются эти истины в душу.
- Пойду я, - согласился сосед. – Пока.
– До свидания.
Петр Васильевич закрыл за Фёдоровичем дверь и вернулся к месту загадочного побоища. Надел рукавицы, выкопал яму под вишней. Нежно брал изувеченные, закоченелые тельца котят и с удивлением вопрошал: «Как же вам было страшно! Почему же вы не влезли на деревья? Как вы поддались? Ведь кошка на дереве, собака – на земле». И не находил ответа.
Вопрос ворочался на сердце, словно тяжелый камень в неловких и слабых руках. И не вытолкнуть его разом, как спортивное ядро в молодости, посильнее, да подальше.
Кто-то же учил собак, натаскивал на живую дичь, а теперь устроил им экзамен на профессиональную пригодность? Наверное, хозяин или хозяева этих собак похвалил их за хорошо выполненную работу. В самом деле, чисто сработано. Следов почти нет, версии смутные, бездоказательные. Да, и кому и что он, Петр Васильевич, собрался доказывать? И каждый такой случай, ужасный и непонятный, выходящий за пределы человеческой логики и психики, ложится тем самым камнем на сердце, что не сдвигается ни на йоту за всю жизнь.
Нашёл о ком стенать, о котятах. Тогда как люди, например, в Донбассе гибнут десятками каждый день от обстрелов невинных жилых кварталов. Для Петра Васильевича вопрос этот не представлялся сложным и не разрешимым: тому, кто не содрогнётся от вида растерзанных котят, не плакать и по убитым людям. Чужого горя не бывает…
Сложил в ямку всех шестерых и накрыл рукавицами. Воткнул железный штырь возле кошачьей могилы. Бог ли избавил их от мороза и голода в предстоящую зиму, дьявольский ли случай? Котята, зверьё, насекомые и прочая живность - миллионы вас, а то миллиарды. Природа на Земле, на первый только взгляд, кажется, нескончаемой и неисчерпаемой. Да, и сама Земля лишь представляется такой же. Миллиард рублей или долларов представить трудно, но возможно. И у кого-то из людей их сотни этих самых миллиардов. А вот пять миллиардов земных лет трудно поддаются оценке даже для миллиардеров, привыкших считать свои и чужие деньги.
Серка между тем исчезла. Казалось, навсегда. Петр Васильевич несколько дней после похорон котят приходил в опустевший сад, и сердце заполняла тоска. Среди насквозь промокших заборов, поникших от дождя ветвей на безмолвных участках, не было видно серо-стальной, под стать осеннему небу, кошки.
-Серка, Серка, Серка, - звал Петр Васильевич. И зов его был дик и отдавал легкой сумасшедшинкой. «Я как маленький мальчик зову пропавшую козу», - морщился он и вспоминал свои голодные послевоенные годы и козу, что, действительно, жила у них. И многим, если не сказать жизнью, семья была обязана этой упрямой и нахальной козе.
Что же для него эта кошка? «Может, она уверена, что это я натравил свирепых псов на её котят? – думал горестно Петр Васильевич. – Нет, надо брать её домой. Надо к кому-то прикипеть сердцем, не то одиночество совсем съест меня. Конечно, кошка – не лучший вариант, но сердцу не прикажешь. Когда все близкие уже на кладбище, то под старость лет среди людей друга уже не найти, да и не нужно его искать. Бесполезно!»
12
Весной Петр Васильевич пришел в сад, и к нему тотчас подошёл Фёдорович.
-Видел как-то зимой твою Серку. Шла по этой вот дороге, - он мотнул головой, указывая на дорогу, - худущая, кожа, да кости. Шла, покачиваясь от голода, и всё, оборачивалась, поглядывала на ваш домик.
-Покормил бы, - с охватившим непонятно почему раздражением пробурчал Петр Васильевич.
-Да, я пока бегал в дом, да чего-то брал, её и след простыл, - оправдывался Фёдорыч.
С изменившимся лицом Петр Васильевич, не говоря ни слова, стал открывать дверь, показывая своим видом, что важнее этой проблемы сейчас для него не существует. Фёдорыч с понимающим видом отошёл…
Серка объявилась, как ни в чем не бывало, в начале июня. Выросла, словно росток из земли, скинув шапку-невидимку, сидит и гипнотизирует взглядом.
-Серка, Серка, - радостно, с чувством облегчения закричал Петр Васильевич. Кошка встала и, не спуская глаз с Петра, потянулась. Была опять брюхата и медлительна.
Петр Васильевич пошел за кормом к домику, Серка, увидев его движения по направлению к себе, метнулась в сторону.
-Не доверяешь? - с огорчением спросил Петр Васильевич. – Что ж, наверное, ты права. Кому теперь можно без сомнений доверять? Да, пожалуй, что никому. Серочка, девочка, говорят, что у тебя была трудная зима. Глядя на тебя, вообще-то не скажешь, что исхудала. Карбышами питалась?
Серка сидела среди грядок и слушала. Она напитывалась знакомым голосом, как кефиром, самым любимым своим яством. Тембр, голосовые интонации подсказывали ей, что теперь у неё настанет вполне обеспеченная и спокойная жизнь, пусть и осложнённая предстоящими родами. Но они - закон природы, а их надо соблюдать.
Когда же хозяин вынес еду, Серка подошла к нему и потерлась о его ноги в старых, испачканных землёй брюках. Спасибо, мол. Это движение кошки ярче всяких слов сказало Петру Васильевичу о тех трудностях, что пришлось зимой пережить его любимице.
Хозяин наклонился к Серке и погладил её одной рукой, но, как только он опускал вторую руку, Серка тотчас отходила, понимала, что двумя руками её можно легко поймать.
-Ну, умница, ну разумница, - подивился Петр Васильевич на её осторожность.
Удивился он и опрятности Серки. Словно не дворовой она была, а самой домашней из домашних. Все оттенки серого цвета – от почти черного на хвосте, до серебристо-пепельного за ушами, переливались на шкурке в чистоте, подаренной природой. Ни царапинки, ни малейшей ссадины на умной и спокойной мордочке, будто не со злобными крысами и карбышами вела она смертельные бои, а кормилась исключительно с любящих рук. Величавая походка и неспешность выдавали её аристократичность, неведомо как сохранённую в столь жестоких условиях борьбы за кусок мяса…
Поймать бы её, да и прооперировать, чтобы не мучилась с котятами, а потом домой взять.
Но не тут-то было. Серка словно почувствовала неладное, и в руки не давалась, а потом и вовсе исчезла. Звериное чутьё? Да, уж если природа подарила ей семя, то его непременно нужно доносить и вырастить себе смену. Ведь никто же не знает, что с Серкой, да и нами, будет через день, или два.
И вновь, как и в прошлом году, она привела к старику свой выводок, который не поймать, не приучить. Такой выход «в свет», к людям, видимо, являлся одним из методов сохранения потомства. Такая уловка Серки для Петра Васильевича была уже не внове. Его поразило и восхитило другое обстоятельство, которым редко может похвастаться даже человек.
Серка разместила своё немаленькое потомство, пять черных, смоляных, с белой галочкой на груди по примеру мамы-кошки, и два серых, на крыше маленькой сарайки, пристроенной сбоку к дому. Она помнила печальный опыт расправы с прошлогодними её детками, не сообразившими спастись от свирепых собак на дереве, и сделала правильный вывод. Серка словно корила себя, что не научила котят лазить по деревьям и крышам, чтобы быть истинно свободными и независимыми. И сейчас она исправляла ошибки.
Восхищение Петра Васильевича не знало пределов.
-Нет, ты посмотри, - не скрывая гордости за Серку, говорил он, обращаясь к самому себе, - нет, ты посмотри, как она умна и сообразительна. Какая у неё нечеловеческая память. Люди почти всегда наступают на грабли прежних невзгод, и уроки им не впрок, а эта кошка, ну, просто чудо.
-Серая головка твоя светла? Ты, наверное, гений среди кошек? – нежным голосом спрашивал Васильевич, обращаясь к Серке, сидевшей рядом с ним в ожидании кормежки. – Да, ты не знаешь слов, как человек, и тебе не надо верить словам больше, чем фактам. Ты веришь только своим глазам и обстоятельствам – и правильно делаешь. Тебе не повесишь лапшу на уши, - и в этом ты опять права. Ты не отмахиваешься от упрямых и неприятных фактов – ты делаешь из них выводы, строишь будущую и безопасную жизнь для своих котят. И это верно! Природа приказала тебе – приноси и выращивай потомство – и ты выполняешь этот мудрый наказ. Человек же даже этого не хочет делать. Родит одного ребёнка за свою долгую жизнь и дышит на него в вечных страхах за его жизнь. Разве это дело? Многие же вообще не желают иметь детей. Вот тебе, Серка, и гомо сапиенс – царь живого мира. Сам себя низводит. Эвдемонизм, утилитаризм и прочие прелести демократии, - шутка ли сказать, сколько слов напридумано. Учительница в серой шубке, - вот ты кто!»
И с просветленным от нежности лицом Петр Васильевич наклонился к Серке. Та разрешила погладить щёчку, наклонив голову к земле.
В островерхой теплице, пленку с которой Петр Васильевич не снимал и в зиму, он устроил котятам и Серке столовую. Даже редкие осенние солнечные лучи хорошо прогревали её, да и сухая земля долго отдавала свое накопленное за лето тепло. Кошачьему племени в теплице было удобно и вольготно. Прямо, с приходу, Петр Васильевич устроил им обеденный стол, к которому котята подбегали и, быстро схватив голову, выбегали, прячась в свой любимый уголок. Серка показывала им пример доверия к человеку, ела прямо у входа или внутри теплицы, но глупые дети её подобные уроки не могли взять в толк.
Иногда хозяин, мучимый разными болячками, приходил через день, а то и через два, находя в теплице удушенных крыс и птенцов дрозда. Два несчастных дрозда за какую-то одну неделю. Дикая, тяжелая жизнь и материнский инстинкт развили способности Серки до высот необыкновенных. Как бы ни была стремительна кошка, что её быстрота по сравнению с взмахом крыльев птицы. Но вот, поди ж ты, сумела, да и не один раз изловчиться. Так думал Петр Васильевич, гордясь своей подшефной.
Как-то, для проверки крыши той сарайки, где Серка держала своих котят, Петр Васильевич поднялся на неё и опешил. Ступить некуда: всюду разбросаны трупы крыс и карбышей. Склад продовольствия, созданный Серкой на случай голодной зимы. Способности серой кошки продолжали изумлять, казалось бы, познавшего жизнь Петра Васильевича. «Ай да Серка, ай да умница!» - приговаривал он, собирая «провиант» в два ведра.
13
В конце ноября Серка решила, что котята уже смогут прожить самостоятельно и пора переходить к более решительным действиям для обеспечения счастья. Съев пару-тройку куриных голов, обычный её рацион, она исчезала, и сколь ее не звал Васильич, не появлялась. Но, когда старик, закрыв дверь, шел по промокшей дороге домой, Серка неожиданно выскакивала из осинника и бежала чуть впереди его, провожая до общей калитки садоводческого товарищества. Не сразу до старика дошел смысл душещипательных проводов.
-Серка, - позвал как-то он ее, бегущую рядом. – Серка, - и наклонился, чтобы взять ее на руки. Она подошла и позволила взять себя на руки.
-Серка, - повторил старик, а на глазах его появилась знакомая ей влага, - Серка, ну что же ты рвешь мне душу? А как же котята, ведь зимой они без тебя пропадут.
Он гладил ее натянутое струной сильное тело, и повторял, может быть, в десятый раз: «Серка, Серка, бедная моя кошка».
Домой старик приходил опечаленный, но как-то после очередного кормления кошачьего племени решительно заявил сам себе:
-Всё! Беру Серку домой. Нельзя обманывать кошачьих надежд.
На следующий день он взял большую спортивную сумку на молнии и пошел в сад. Всё так и случилось, как случалось в последние два дня. Серка выскочила, чтобы проводить его, и Петр Васильевич остановился и позвал её, бегущую чуть поодаль от него.
-Серка, Серка, иди ко мне!
Когда её натянутое, и, как бы противившееся ласке тело, он прижал к себе, то вспомнился ему полувековой давности случай.
Он, аспирантом на кафедре полупроводников, вернулся домой из месячной командировки на Урал. Самолёт из Челябинска прилетел поздно, на такси денег не было, да и не стал бы он их тратить, если бы и были. Считал более важным беречь копейку для семьи, потому ждал автобус. Зима, мороз, сомнения – придет или нет автобус. Тогда для советских и большей частью небогатых людей городской транспорт ходил и за полночь: выручала власть своих людей. У Петра в руках тяжеленный чемодан с образцами, за которые он переживал больше, чем за свою жизнь. Ведь они – плод совместных опытов.
Автобус не подвел - довез. От остановки тащил ношу, вспоминая анекдот про чемодан без ручки. Петр взмок, скорее, не от тяжести, а от торопливости, что гнала его. Хотя и спокойно было тогда в городе по ночам, но думы, думы: а вдруг какие-нибудь полупьяные хулиганы пристанут. А он не в боевой форме - чемодан же не бросишь. Но всё обошлось.
Жена, молодая, горячая, как пирожок из печи, вскочив с постели, бросилась на шею с поцелуями. И тут же Петр услышал хныканье двухлетней дочери, вошёл в комнату, пахнущую теплом молодых тел, и задохнулся от радости. Жена подала ему ребёнка, он прижал дочь, и почувствовал, как натянулось её тело. Она за месяц забыла его, забыла его руки, его ласку, его голос.
И теперь он без конца повторял: «Серка, Серка», чтобы кошка успокоилась. И когда её тело расслабилось, он спросил, точнее, приказал: «Пошли!» и положил Серку в сумку. Она не сопротивлялась, не дергалась. Петр Васильевич спокойно застегнул молнию и лишний раз убедился, что правильно понял Серкины планы. Видимо, она нутром, столь богатым у животных, понимала, что ещё одну зиму она не переживёт.
И тут же, словно по Божьему сигналу, пошёл мокрый снег, залепляя глаза, одежду, сумку с кошкой. Петр Васильевич даже засмеялся тихонечко, чтобы не испугать кошку, подумав с облегчением. «Хорошо, что хорошо кончается». Раскрыл зонт, повесил на плечо сумку, ощутил боком тепло кошки, и медленно побрёл домой. И во всю дорогу Серка не проявляла признаков неудовольствия. Она добилась поставленной цели.
14
Петр Васильевич, войдя в квартиру, тут же расстегнул молнию, а сам отошел, предоставляя Серке полную свободу выбора. Она спокойно, с достоинством переступила через упавшие боковины и, не спеша, пошла в комнату. Хозяина поразила её уверенность, будто не в первый раз, а в сотый или тысячный эта серая кошка входит в его квартиру.
В гостиной Серка уселась под стул, задвинутый под стол у стены. И принялась умываться, приглаживая измятую, взлохмаченную шкурку. Видимо, сочла это место самым безопасным.
Когда Петр Васильевич протянул руку, чтобы взять её, она передвинулась на другой край под столом, и не дотянуться, не достать. Тогда Петр Васильевич лег грудью на неширокий стол и посмотрел на Серку сверху. В её глазах сверкал ужас непонимания. Как это так: ноги по одну сторону стола, а голова по другую. Хозяина это рассмешило, Серка растерялась, но не убежала, видимо, хотела разобраться в этом чуде. Недоверчивость дикости возобладала над признательностью. Если Серке хотелось ласки, она сама подходила к новому хозяину и терлась о его ноги.
Кошка продолжала удивлять Петра Васильевича своими способностями. Он поставил у окна, прямо в гостиной комнате кошачий туалет. В первый же день у Серки, видимо, из-за волнения и смены обстановки случился понос. В красную ванночку туалета она не посмела влезть, может быть, боясь испачкать ноги, и потому Серка пятилась задом к ванночке, чтобы сделать «большое дело».
Петру Васильевичу казались Серкины таланты исключительными. Или человек, особенно пожилой, от внезапной любви, даже к кошке, слепнет? Вон, сколько старых чудаков сходит с ума, бросая своих верных, но постаревших жен, ради молодых гризеток. Думал Петр Васильевич и об этом, находя в таких примерах, лишь глупость одних и голый расчет других. То ли дело кошка! Она не изменит, не предаст.
В большой комнате, гостиной, как звал её хозяин, на полу лежал ковер с рисунком из чередующихся по цвету квадратов. Темно-коричневые сменялись палевыми. Не сразу Петр Васильевич пригляделся, что его любимица всегда ложится только на темные квадраты. Всегда! Видимо, тысячи лет назад дикие предки кошек страдали от налетов хищных птиц, и естественный отбор (вот тут он точно сработал) отсеял неспособных усваивать правила маскировки. Навсегда? Навечно? Нет. Домашняя жизнь даёт выжить увечным, плодит слабых и неприспособленных.
Что же получается? Прогресс медицины позволяет увечному и вечно больному жить, размножаться. Не испортятся ли от этого качества людей?
Семь долгих зимних месяцев ходил Петр Васильевич через день кормить котят Серки. Ему пришлось убедиться, что из семи котят только один пошел в мать умом и догадливостью. Он один связал в своем кошачьем мозгу факт появления старика и последующую затем сытость в животе в единую цепочку. Эта связь помогла ему сделать правильный вывод: человек – это благо, от него не надо шарахаться и убегать. Он – кормилец, а потому к нему можно ластиться и идти на руки. Петр Васильевич подсчитал процент талантливости кошачьего племени. Четырнадцать процентов.
«Интересно, - думал он, - чему равен процент талантов среди людей? Скорее всего, меньше». Да, жизнь сделала Петра Васильевича пессимистом. Он не считал это недостатком. Лучше получать редкую и нежданную радость, чем постоянно обманываться в наивных и не сбывающихся надеждах.
15
Общение с Серкой позволило Петру Васильевичу лишний раз убедиться в народной мудрости. Именно кошки - истинные хозяйки в доме. От внимания, ласки и обильного корма они быстро зазнаются. Впрочем, совсем, как люди, о которых люди говорят: «Из грязи, да в князи».
Эта еда – не та, другая еда – не эта. Эта кровать жесткая, другая. После месячного привыкания Серка вдруг решила проверить: кто в доме хозяин. Она вдруг перестала ходить на горшок, а справляла большую нужду по ночам прямо на край ковра. Раз, второй.
Когда-то хозяин прочитал некое либеральное руководство по воспитанию кошек, в котором не поощрялось наказание за провинность. Однако в памяти, с детских лет перед глазами стоял метод матери-крестьянки, когда напроказившую кошку она тыкала носом в «грех», и тут же порола ремнем.
Либеральный метод, который Петр Васильевич применил сначала, результатов не дал. Наутро после третьей ночи он поймал Серку, потыкал носом в экскременты, а рукой отшлепал поджарый зад, приговаривая резко и громко: «Нельзя! Нельзя! Нельзя!»
Результат превзошел все ожидания. Полдня она просидела, забившись под кровать в самый глухой угол. Соображала. Анализировала. Пока не поняла, что соревноваться с хозяином в главенстве домашнего положения, выйдет ей боком в прямом и переносном смысле. Покинула свое укрытие и потерлась о ноги Петра Васильевича.
-Что, Серка-мурка, вещая каурка, поняла, почем фунт лиха? То-то же. Будешь плохо вести себя, отнесу в сад, тогда быстро поймёшь разницу. Накось рыбки свеженькой, да молочка магазинного. Мир что ли?
Серка согласно муркнула, и с того дня больше не бедокурила.
Поначалу она никак не могла отъесться. Ночью, как только гас свет, принималась играть с искусственными мышатами, устраивая настоящий переполох. Носилась так быстро, что кости её гремели как барабанные палочки, ударяясь о стулья, ножки стола, дивана. Те от ударов гудели в ответ. Наигравшись, наслонявшись по квартире, садилась на пол против головы спящего хозяина и, не отрываясь, смотрела ему в лицо. Гипнотизировала, как когда-то птиц. Минуту, другую, третью, пока старик, ворочаясь, не открывал сонных глаз.
-Серка! Это ты меня будишь? Ночное мое животное! Ты почему на меня уставилась? Есть захотела что ли?
Серка вскакивала и задирала хвост трубой в знак согласия.
Кряхтя, Петр Васильевич вставал и шел на кухню. Доставал заранее заготовленный кусок трески или куриную голову. Гремел доской, ножом. Звуки в ночной квартире особенно звонки. А, может, грустны? Сразу и не поймешь.
Ему ли не помнить, как в молодости приходилось вставать к заболевшей дочери. Зябко вздрагивая, разогревал воду, готовил какие-то микстуры, в то время как жена возилась с ребенком, успокаивала, поправляла одеяло, замеряла температуру, щупала лоб. Ну, вот, всё готово.
Иззябнув как в те далекие годы душой и телом, старик выключал свет (кошка поест и темноте) и ложился в постель, уже остывшую. Ворочался. Кошка, то ли позавтракав, то ли поужинав, в знак благодарности вспрыгивала к нему и устраивалась в ногах. На сердце старика теплело. Теперь он боялся пошевелиться, чтобы не беспокоить свою воспитанницу. Неизменяемое положение позволяло успокоиться, глаза закрывались сами собой. «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешнаго», - шептал старик молитву, осторожно крестясь.
Согревшись, оба засыпали, довольные друг другом. Какая-никакая, но живая душа рядом, - думал старик. Пусть маленькая, но есть. Не всё же, как в человеческой жизни, определяется выгодой или жратвой. Наверное, это даже кошка понимает, когда просит ласки и тепла.
16
Вскоре она перестала беспокоить старика по ночам. С режимом еды и отдыха у них всё четко наладилось. Серка, наконец-то, уверовала, что старик не бросит её, и про запас наедаться не надо. Забот же по продолжению кошачьего племени и его воспитанию не предвиделось. Что оставалось ей делать в небольшой квартирке, где всё-то она вынюхала, везде посидела, везде полежала, потрогала все висячие шнуры? Поиграла с ними, подрала в укромных (так ей казалось) местах обои.
Еда, сон, безделье! И всех дел-то. Красота!
Частенько старик садился к столу и, уставив взгляд в мерцающий экран, одновременно, что-то выстукивал крючковатыми, плохо гнущимися пальцами по белым клавишам продолговатого приспособления, Серка приходила к нему и вспрыгивала на рядом стоящую табуретку, обтянутую желтым плюшем. Старик отрывался от непонятных дел, и клал тяжелую ладонь ей на спину, приговаривая:
-Серка, Серка, баядерка, шустрая ты пионерка. Серочка, белочка моя, мурочка-снегурочка.
Этот знак внимания Серке чрезвычайно нравился. От ладони шло умиротворяющее живое тепло, грудь непроизвольно вздымалась, и где-то в горле рождались ласковые звуки: «Мур-мур-мур…».
Серка знала, что хозяину такой ответ нравится.
Ласковые слова старика лились и лились нежным водопадом, тихо журчащим на маленьком лесном ручье. Распаленный нежностью, старик брал её на руки и тискал, как маленький мальчик котенка, которого удалось схватить. Серка терпела, прощая эти телячьи нежности.
Ей, пережившей три суровых зимы, словно блокаднице, постоянно не хватало тепла. Она вспрыгивала на подоконник, и опускала лапы на итальянскую батарею отопления с плоским белым верхом. Но и этого казалось ей мало. Серка, потихоньку привыкнув к нежаркому теплу, сползала животом на батарею, растягивалась во всю длину, свесив правые лапы. Отогревалась. Грела живот, восстанавливала пищеварение после дикой пищи.
-Серка, ты показываешь мне пример, как лечиться? – спрашивал ласково старик, садясь на пол, и тесно прислонялся спиной к батарее.
Уход хозяина по своим человечьим делам Серка переживала тяжело. Она садилась на коврик перед входной дверью и не отлучалась ни на минуту. Наверное, в голову ей лезли самые тяжелые мысли о том, что её бросили, что хозяин более не вернётся. Когда бы Петр Васильевич не открывал дверь, а порой он отлучался надолго, Серка ждала его у двери.
-Красота ты моя, серая моя красота, - шептал он.
Серка вскакивала, как солдат при появлении генерала, и, показывая свою стать, вытягивала по очереди то левую заднюю ногу, то правую, прогибаясь в спине.
-Ах, какая красота, ах какая красота!
И Серка, не ленясь, раз за разом вытягивала свои серо-пепельные лапки. Наконец, Петр Васильевич брал её на руки. Серка утыкалась ему мордочкой под мышку, показывая особую степень доверия. Громко мурлыкала, будто напевала песенку безмерной радости. От удовольствия пускала на рубашку хозяина слюнку. Ну, прямо как младенец.
Понежившись, Серка уходила на «свою» территорию. Ту, что считала своей. Ей важно было соблюдать её неприкосновенность. Как-то хозяин оставил ненароком книгу на стуле, где обычно блаженствовала Серка. Ему пришлось вдоволь повеселиться, сдерживая смех и наблюдая, как Серка осторожными толчками лапы подвигала нелегкую книгу к краю, пока та не упала с шумом разорвавшейся гранаты. «Бах!! Звук, словно ветром, смел Серку со стула и бросил под безопасную кровать.
-Ха-ха-ха! – Долго сдерживаемый смех наконец-то нашёл долгожданную свободу, - ха-ха-ха!
Слышать человечий смех Серке приходилось редко. Она не понимала его значение. Что это? Ругань, осуждение или поощрение. Она терялась от непонимания. Ей хотелось провалиться, лишь бы не слышать эти отрывистые, непонятные звуки. В жизни должно быть всё понятно. Новизна несла опасность.
Перед сном Петр Васильевич отыскивал под диваном, сервантом и прочей мебелью искусственных мышат, загнанных туда Серкой, и складывал их на пуфик рядом с диваном. Наконец, он укладывался, долго читал газеты. В очередной раз поражался бездуховности, охватившей мир, кряхтел, пыхтел недовольно. Иногда с грустью в голосе говорил: «Ах, суки подлые» и выключал свет.
Серка с нетерпением ждала этого момента. Для неё он, как особый сигнал, как свисток арбитра, как начало игры с неживым мышонком. Гоняла его лапой, словно заправский футболист, делая ложные движения, подскакивала высоко вверх, группировалась в воздухе и планировала на мышонка. Не приземлившись, хватала его лапой и подбрасывала, пока он планировал, делала кульбит и ловила его. Загнав одного мышонка под диван или книжный шкаф, вставала на задние лапы перед пуфиком и сбрасывала на пол следующего. За ним другого, третьего. Петр Васильевич лишь тихо посмеивался, глядя на свою любимицу...
Уловив спокойное, с легким сопением, дыхание засыпающего хозяина, Серка садилась и смотрела на старика. Она ждала, пока тот перевернётся на живот - с недавних пор его любимая поза перед сном. Сочтя сон старика устоявшимся, Серка вспрыгивала на диван и укладывалась меж слегка раздвинутых ног. Она по-прежнему искала тепло, чтобы согреться и выгнать из тела холод, накопившийся за долгие зимы.
Иногда старик кричал во сне. Громко и протяжно. Серка в испуге вскакивала и с ужасом смотрела, что происходит с хозяином. После таких ночей хозяин вставал хмурый, не выспавшийся. Грустно смотрел на Серку, и из глаз его сочилась боль.
В такие дни старик одевался особенно тщательно и торжественно: белая рубашка, галстук, пиджак. По большей части молчал, наполненный, видимо, грустными мыслями, и почти не смотрел на Серку. Она чувствовала себя виноватой и понимала, что-то тут не так. Подходила, терлась о ноги хозяина, тот по привычке гладил её, но она чувствовала какую-то отчужденность. И, молча, отходила. Она вообще была молчуньей, словно и не знала своё кошачье «мяу». Это и понятно, за жизнь приходилось бороться без лишних слов.
Откуда Серке было знать, что старик, покинув её, купит цветы и пойдет на кладбище. Там он будет долго сидеть на маленькой скамеечке и неотрывно глядеть на два женских лица на памятнике – совсем юное и постарше.
17
К весне старик серьезно заболел, и опять несколько раз приезжали люди в белых халатах, но теперь Серка не боялась их. Она сидела на пуфике, и, не отрывая янтарно-изумрудных огромных глаз, следила, что эти люди делают с хозяином. Не больно ли ему, не увезут ли они его куда-то далеко-далеко? Старик взглядывал на нее и догадывался, что Серка может броситься на врача, если он застонет от боли.
После ухода чужих людей Серка ложилась к его ногам и день-деньской стерегла покой старика, а иногда в поисках знакомой ласки подползала к изголовью, а старик гладил ее, приговаривая:
-Серочка…, девочка…, белочка…, пионерочка... Коша – хороша. Коша – пригожа! Кошечка-хаврошечка. Красота ты моя, красота…
Приходила какая-то тетка, готовила еду, кормила старика и накладывала еду ей, Серке. Но она ела только после ухода тетки. Ела как-то нехотя, без аппетита и быстро, чтобы поскорее улечься рядом со стариком.
Старик улыбался ей и говорил через силу:
-Серая ты моя красота. Болеет хозяин твой, болеет. Плохо ему, как плохо было тебе зимой. Что с тобой будет, если я умру? Пропадёшь ведь? – И тяжело вздыхал, и по впалым щекам текли слёзы.
Серка подползала к лицу и слизывала их. В них была соль. Много соли. Серка мотала головой от неудовольствия, но все равно лизала их.
-Бедная, бедная коша, хороша коша моя. Спасибо тебе.
Подумав, собравшись с мыслями и силой, заговорил более уверенно:
-Надо жить! Да, надо жить, хотя бы ради тебя, моя серая коша. Серка-баядерка. Нельзя тебя бросать. Нет, нельзя! Пропадёшь ты без меня. Надо жить! Ты знаешь, у меня недавно умер старинный приятель, такой же одинокий, как я. Был у него кот. Давно с ним жил. Когда друг мой умер, я пришел проститься с ним. Смотрю: на стуле, рядом с изголовьем, сидит кот его и, не отрываясь, смотрит хозяину в лицо. Не ел, не пил, сидел день и ночь. Сидел и прощался с хозяином. А после похорон исчез. Исчез! Ушел умирать. Ты понимаешь, какая верность?
Серка внимательно слушала, и сердце её замирало от горя.
Старик же, действительно, выздоровел и поднялся. Ходил, сначала держась за стенку, потом смелее и увереннее. Теперь тётка лишь приносила еду, а готовил старик сам.
-Вот видишь, - говорил он, лаская Серку, - теперь мы долго проживём. Кризис миновал, а я перешёл в другую плоскость бытия. Верно?
Серка согласно муркала.