Все нововведения, ограничивающие власть богатых и послужили причиной его убийства, ибо давно известно: не пережимай финансовый ручеек сильных мира сего. Но об этом вслух не скажешь, поэтому и разрисовали его под безумного, да и не принято на Руси народу облегчать участь. А Павел даже в Гатчине построил для народа школу и больницу и по всей империи ввел свободу вероисповеданий, староверам разрешил строить свои церкви. Они о нем помнят до сих пор: нижегородские мои родственники тому свидетельство.
На набережной Мойки я вновь удивился скромности таблички на доме номер двенадцать, сообщающей о том, что здесь скончался смертельно раненый Пушкин, и неприятно был поражен роскошью мраморной доски на доме напротив, сообщающей, безусловно, о великом проживании в нем первого мэра Петербурга Собчака.
На Конюшенной, бывший императорский каретный двор, гигантской стертой от времени подковой опирающейся на площадь, производил впечатление слепой коняги, достойной скотобойни. Немытые окна, затянутые паутиной, молили о помощи, словно скорбящие глаза лошади.
- Что, отец, встал словно вкопанный? – парень, торгующий с лотка разной разностью, был явно общителен. – И это Ленинград!
- Да. Город на Неве. Запущен, однако, что не скажешь о табличке на доме Собчака.
-Ха-ха-ха, - столь искреннего и долгого смеха мне давно не приходилось слышать. Успокоившись, парень, скаля молодые зубы, сказал, показывая на стертую подкову дома:
- Вот и этот дом связан с Собчаком. Его недавно купила Нарусова. Слышали о такой?
Я кивнул и понял причину необычной веселости собеседника.
- Купила, якобы для его восстановления. Только вряд ли. Никто этому не верит. Перепродаст с выгодой, и все дела.
Огорошенный таким проявлением демократии в России я покачал головой и молча побрел по замусоренным улицам родного города. Отвык я от грязи в сытой и благополучной Европе.
В этот приезд ко мне обратился 25-летний сын:
- Отец, найди мне работу в Швейцарии и вышли приглашение, а лучше всего похлопочи о рабочей визе. Я неплохо знаю немецкий язык.