С горы открывается прекрасный вид на ночной город с богатой иллюминацией из уличных фонарей и различных подсветок протестантских храмов, отражающихся в черной воде Цюрихского озера и вытекающей из него реки Лиммат. Каждая встреча с Цюрихом начинается с этого ресторана, в котором помпезно большие залы разделены в попытках создания уюта на прямоугольные секции зеркальными стойками-оградками чуть выше человеческого роста. И каждый раз я, словно внове, переживаю то, что узнал в Швейцарии.
Фондю – коллективное блюдо, сравнимое по форме употребления с русской окрошкой в больших семьях, когда в центре стола огромная лохань, из которой в строгой очередности черпают расписными деревянными ложками. Вместо ложек здесь вилка-трезубец с длинной ручкой. На трезубец нужно закрепить кусочек хлеба с непременной корочкой или небольшую картофелину в кожуре и обмакнуть их в расплавленный сыр в большой миске, стоящей на горящей спиртовке, создающей нужную вязкость сыра.
Что ни говори, но многие народы шли в своем развитии в одинаковом направлении. Взять хотя бы еду из общих тарелок у русских или швейцарцев. Эти рудименты прошлого вполне объяснимы и укладываются в общий процесс эволюции. Затерянные в труднодоступных Альпах поселения древних франков и гельветов не хватало малопортящейся пищи, ведь молоко альпийских коров быстро скисало. Изобрели сыр, а потом и горячее блюдо – фондю, заменяющее и первое и второе. Общая кастрюля? Обилие мелкой посуды – обуза в горных условиях Альп и в русских деревнях, отрезанных от мира непроходимыми лесами и болотами. Обвинять же какой-то народ в дикости при использовании общей посуды, по меньшей мере, нелогично.
Без спиртного тем не менее не обошлось. Вернер, чувствуя возбужденное состояние гостей, заказал сидр, слабое яблочное вино, подаваемое обычно к фондю. С голодухи русские быстро захмелели, потекла непринужденная беседа, прерываемая взрывами хохота над лингвистическими находками какого-нибудь острослова, имеющими отношение к слову фондю. Многим пришелся по вкусу глагол «нафондюрился» с вполне определенным смыслом.
Они нравились мне все больше и больше. Некая яркая, притягивающая к себе бесшабашность заставляла улыбаться официантов и чопорно сидящих за соседними столиками посетителей. Кто и когда пустил слух, затем усиленно раздутый, что русские скованы и тупоумны? Вероятно, это сделал тот, кто не блистал собственным остроумием. Как часто в жизни срабатывает принцип переноса проблем с больной головы на здоровую. Или миф о том, что русские любят есть-пить на «халяву». Многие годы жизни здесь, в Цюрихе, убедили меня в совершенно обратном. Я догадывался, кто способствует искажению представления о русских, и мне становилось порой стыдно за ту четвертинку в моей крови.