Я ложился с ней рядом, глядел в потолок и сочинял истории из жизни маленького лучика света. Дочь долго не отпускала меня, прося рассказать то сказку, то еще какую-нибудь историю…
Поездки в глухую деревню, на родину отца, для меня, школьника, были сродни путешествию в далекие страны. В одном месте сразу четыре тетки, ласковые, хлебосольные, строгие. По деревне нельзя было ходить в спортивных, обтягивающих ноги трико, только в брюках. «Сними исподнее, грех, - говорили они, - надень брюки». Но я объясняю им, что занимаюсь спортом и бегаю в них кроссы на Керженец. В гости к теткам я ходил чинно в брюках, не давая поводов для осуждения. Можно было пообедать у одной и идти на что-то вкусненькое к другой, не злоупотребляя их гостеприимством. Тогда я понял, как тяжело им живется и достается кусок хлеба на колхозные трудодни. Видимо, то детское восприятие социальной несправедливости осталось во мне на всю жизнь. Почти всегда я останавливался у тети Насти, вдове, муж у которой погиб на фронте. Они не успели обзавестись детьми: на следующий день после свадьбы началась война, а его тотчас же призвали в армию – до этого он прошел финскую кампанию. Тетка Настя была самая молодая из сестер. Я часто с немым ужасом смотрел на ее крючковатые пальцы, расплющенные тяжелой крестьянской работой и прежде всего дойкой коров на ферме.
Другая, имея на руках трех маленьких детей, не работала в колхозе во время войны, а жила только своим трудом на приусадебном участке, да управляясь с коровой. И правильно делала, хотя при назначении государственных пенсий бывшим колхозникам ее обошли и не учли годы на воспитание детей, зато дети были здоровы и помогали матери, чем могли. Третья тетка, боясь колхозного начальства, оставляла годовалого сына одного дома, и он стал инвалидом: после ушиба позвоночника у него вырос горб, а от постоянной простуды мой двоюродный брат почти ослеп.
Тетя Настя еще раз выходить замуж даже и не пыталась, и всю нерастраченную любовь бездетной вдовы направила на меня. Я, испытывавший недостаток материнского чувства, с благодарностью принимал теткино обожание к обоюдной радости. Дороже тех мест для меня нет. Единственным адресатом в России была тетя Настя…
…Забывшись, я задремал и, видимо, во сне застонал от боли.
- Тебе больно? – голос Хильды был ровен.
- Ничего! Я споткнулся о камень, это к завтраму все заживет, - чуть слышно пробормотал я слова Есенина.
Она обиженно замолчала.