Сложная по тем временам операция прошла успешно. Но вот медленно подбирающаяся старость стала проверять на прочность ниточки, связывающие мой путь к «легкому» исходу и порвала первую, видимо, самую тонкую. Много ли их предстояло разорвать, я не знал.
По утрам, подчинясь многолетней привычке и стиснув зубы, я делал гимнастику, чтобы разработать коленный сустав, и с грустью отмечал, как с каждой неделей труднее становится сохранить число приседаний. Днем за письменным столом было терпимо, после походов в магазин нога уставала, а сам я чувствовал себя разбитым, словно весь день носил воду в ведрах. Но ночью боль крутила меня как щепку на стремнине. Давящая тяжесть то собиралась в колене, то рассыпалась камнепадом по всей ноге от голени до паха. Временами казалось, будто кости ноги накачивает неведомый насос, и вот-вот лопнет кожа и голова. Какое бы положение я ни занимал, боль настигала меня всюду. Я просыпался, и мутный от страданий взгляд упирался в темный потолок, постепенно светлеющий от привыкания глаз к темноте.
Начались невеселые хождения по медицинским кабинетам, расспросы, выстукивания, выслушивания, рентгены, измерения степени кровоснабжения в левой ноге по сравнению с правой. «Сядьте», «встаньте», «вытяните руки», «положите ногу на ногу», «закройте глаза и коснитесь пальцем кончика носа» - и так далее, и так далее. Диагноз вроде бы был для врачей ясен – артроз, обусловленный старой травмой, но ни магнитотерапия, ни фонофорез, ни инъекции противовоспалительных средств практически не помогали. Ночь оставалась за болью.
Хроническое недосыпание, боль сделали мой характер, по словам Хильды, несносным. Особенно раздражало меня состояние несвободы по причине все более возрастающей зависимости от лекарств, потребности в удобствах и даже сердечном участии. Да, Хильда иногда просыпалась ночью и подходила к моей кровати, чтобы положить руку на мою голову и сказать что-то ободряющее по-немецки. Мне же хотелось услышать русские слова, вросшие в меня с молоком матери. Только они могли принести облегчение. На неродную речь душа не откликалась.
В долгие, нескончаемые ночи душу грели лишь воспоминания. Я совершал прогулки по времени. Отчетливо представляя бесплодность грусти об ушедшей юности, я не мог от нее избавиться.
Здесь, в чужой стране, я впервые почувствовал себя пылинкой на пронзительном ветру неведомых мне ранее капиталистических отношения. И только благодаря Хильде (мы законно оформили брак в ратуше) я приобрел некую, пусть призрачную связь с новой страной. Это хотя бы на время было неким спасением, облегчением в затяжном прыжке мысли от значимости своего «я» в СССР к полной никчемности и ненужности здесь, кроме разве жены. Возможно, в России мое положение было бы еще хуже, чем здесь: многие из друзей, будучи не в состоянии прокормить семью на зарплату преподавателя, ушли на «вольные хлеба» или подвизались в репетиторстве, кто-то уехал в деревню, вернувшись в дедовы дома и не ради фермерства и каких-то фанфар восстановления сельского хозяйства. Они спасались от тотального принуждения человека со стороны наглого манипулятора – государства.