Я догадался, что это не от равнодушия, а от тяжелой беспросветной жизни, в которой главная задача выжить, накормить детей.
- Где работаешь?
- В лесхозе трактористом.
- Кто же оплачивает вашу работу: Москва или область?
- Москва. Федеральная мы служба. Наша основная задача – охрана и посадка леса, но мы этим практически не занимаемся: денег нет ни на семяна, ни на саженцы, ни на солярку. В основном живем продажей леса от санитарных рубок ухода. Это 50 процентов дохода, а всего зарплата, стыдно сказать, 2300 рублей на руки.
Он сказал «семяна», а я вспомнил заволжских говорок с яканьем, и в груди разлилась теплая волна тихого счастья.
В свое время Минька получил среднее специальное образование, успешно окончив лесной техникум. Его профессия - любовь к лесу.
- В декабре приняты поправки к Лесному кодексу, разрешающие строительство особняков в лесах первой группы. Говорят, уже готовы новые поправки, по которым лес можно продавать в частные руки. То, что создал Бог, будет в руках воров, - горечь в Минькином голосе беспредельна.
«Надо же, экология, какая востребованная отрасль, всех волнует. Хоть в России, хоть в Швейцарии, но здесь она предмет торга государства. Не более», - подумал я, но ничего не сказал, а лишь спросил:
- Как же ты, тракторист, а не лесничий, например?
- Вон, видишь, самый большой домина? Это дом лесничего. Я - главный критик его, поэтому у меня дом гораздо проще, но законный.
Машина въезжала в деревню. Ее было не узнать. По дымкам, вьющимся в морозном воздухе над крышами, я насчитал жилыми лишь двадцать домов. Только снег скрипел, хрустел и блестел родными и безмерно далекими красками детства.
Для отпевания был приглашен священник из недавно восстановленной церкви близлежащего села. Его молодое лицо, покрытое жиденькой бородой и усами из легких, словно пушок у новорожденного, волос, было торжественно и тревожно. «Видимо, первый опыт», - невольно подумалось мне при беглом взгляде на него. А еще я порадовался тому, что родственники не пожалели денег для соблюдения всех положенных по уставу процедур. Не зря волновался молодой батюшка, обряд совершался без запинок. После разрешительной молитвы он вложил свиток с ее текстом в руку умершей, худенькую, как у девочки, и старушки запели дрожащими голосами трогательные песни, под которые началось последнее целование. Редкие соседи и немногочисленные родственники печально целовали иконку, лежащую у скрещенных рук, и венчик на лбу. Лицо тети Насти, бывшее всегда оживленным и приветливым, несло теперь печать святости и неземной серьезности. Казалось, не я, а оно надвинулось на меня, когда старушки неестественно высокими голосами голосили: «Я уже более не поживу с вами или о чем-либо не побеседую; к Судии отхожу, где нет лицеприятия: там раб и владыка вместе предстоят, царь и воин, богатый и убогий в равном достоинстве; каждый от своих дел прославится или постыдится…»